Латунное сердечко или У правды короткие ноги

который заставил доктора Джекиля заподозрить, что с ним впервые произошло нечто такое, о чем он сам и понятия не имел. Возможно, и для него это неожиданное воспоминание о Юлии — такой же тревожный сигнал? Но к чему он, к добру или к худу?

Кессель медленно преодолел три ступеньки, отделявшие дверь бара от тротуара. Часы на колокольне церкви Дома престарелых пробили один раз. Кессель поднял голову и посмотрел на них: четверть двенадцатого. Кессель подошел к дому, где жила турчанка, и постучал в ставень окна, которое по его расчетам принадлежало гостиной.

— Это ты, Кессель? — послышался изнутри голос Швальбе.

— Я, — ответил Кессель, — Уже четверть двенадцатого.

— Да ты что? — вскричал Швальбе — Вот черт!

Турчанка издала долгий стон.

— Сейчас иду! — крикнул Швальбе.

— Эй, старик, — негромко сказал Кессель, придвинув голову к ставню, — не забудь про тысячу марок.

— Не слышу! — крикнул Швальбе — Ты заходи!

Когда через несколько минут Швальбе открыл ему дверь, он был уже почти одет. Турчанка лежала нагишом на диване, время от времени издавая стоны.

— Я насчет тысячи марок, — напомнил Кессель.

Швальбе присел на стул, чтобы надеть ботинки.

— Ах, это, — наконец сказал он — У меня с собой столько нет.

— Деньги мне нужны завтра, — объяснил Кессель.

— Я дам тебе чек.

— Завтра банки закрыты. Мы уезжаем во Францию.

— Но у меня нет с собой тысячи марок.

— А дома?

— Дома есть.

— Ну, вот видишь. Я поеду с тобой, и ты…

— А как ты доберешься от меня до своего Фюрстенрида? Ночью? Хотя можно такси взять.

— А может, ты меня отвезешь? В шахматы я ведь с тобой сыграл, в конце концов. А такси обойдется марок в сорок.

— Очень мило с твоей стороны, — начал Швальбе, — что ты бережешь мои деньги. Но: если я тебя повезу, как я объясню это своей жене?

— А это-то зачем объяснять?

— Она не поверит.

— Но это же правда!

— Она верит только, когда ей лгут.

— Ну, во всяком случае деньги мне нужны позарез, и ты мне их обещал.

Это было не совсем так, потому что Швальбе все время говорил только: «посмотрим». Но Кессель произнес это с таким нажимом, что Швальбе не посмел возразить, и получилось, что он вроде как действительно обещал.

Турчанка перестала стонать, перевернулась на живот и начала прислушиваться к разговору. Она не сразу поняла, в чем дело, и Швальбе в нескольких простых словах объяснил ей. Турчанка вскочила и заявила, что это вообще не проблема: Кесселя отвезет она.

Ее предложение было с благодарностью принято.

Пока Швальбе завязывал галстук, турчанка обтиралась портьерой. Зрелище было, конечно, шикарное, но Кесселя, перед глазами у которого все еще стоял образ Юлии, к тому же он чувствовал себя совершенно разбитым, оно нисколько не заинтересовало. Затем турчанка прямо так, без белья, натянула узкие черные брюки, надела сапоги и вышла в соседнюю комнату. Вернулась она в полном облачении мотоциклиста, включая кожаную куртку, шлем и широкий пояс с металлическими заклепками.

— Она что, на мотоцикле ездит? — удивился Кессель.

— Как видишь, — ухмыльнулся Швальбе.

От площади Луизы Киссельбах до дома в Швабинге, где жил Швальбе, тяжелый мотоцикл турчанки рокотал вслед за фиолетовым лимузином. Швальбе попросил турчанку подождать, подвел Кесселя к дому и поднялся к себе. Через несколько минут Швальбе вышел снова и вручил Кесселю деньги.

— И когда ты мне их вернешь? — спросил Швальбе.

— Я возвращаюсь в конце августа, — сообщил Кессель, — К тому времени радио заплатит за мой материал — Это была ложь, но к концу августа Швальбе наверняка снова захочет сыграть в шахматы, и можно будет уговорить его подождать.

— Хорошо, — сказал Швальбе. — Желаю тебе приятно провести время.

Турчанка не заглушала мотор своего гремучего чудовища, а когда из окон стали кричать разгневанные соседи в ночных рубашках, еще подбавила газу. На один из балконов выскочил пожилой человек в ярко-красной трикотажной пижаме с пузырями на коленях и пригрозил, что вызовет полицейский патруль. Турчанка отвечала сочными ругательствами. Кессель бегом вернулся к мотоциклу, плюхнулся на заднее сиденье, обхватил мотоциклистку, стараясь не касаться ее груди, и наконец сказал: «Поехали». Турчанка круто развернулась, так что весь переулок содрогнулся от адского грохота, и мотоцикл умчался прочь.

Поездка оказалась захватывающей. На Белградштрассе турчанка устроила гонки с двумя другими мотоциклистами и блестяще обошла их, проскочив перекресток на Элизабетплатц на красный свет. На Леонродплатц она так лихо обошла чью-то машину, что избежала аварии, только выскочив на тротуар, чуть не врезавшись при этом в фонарный столб. Через Доннерсбергский мост она пронеслась с такой скоростью, что машина полицейского патруля, стоявшая с потушенными огнями у автобусной остановки, включила фары, мигалку и сирену и помчалась в погоню. Когда полицейский высунул из окна красный кружок, турчанке пришлось остановиться. Но полицейский оказался знакомым — ей часто приходилось работать переводчиком, в том числе в полицейском управлении — «Да это же Сузи!» — объяснил он своему коллеге, после чего они с ней немного поболтали, и он отпустил ее, погрозив на прощание пальцем и посоветовав не ездить так быстро. Сузи, конечно, пропустила его совет мимо ушей. На Среднем Кольце произошло то, что, по мнению Кесселя, и должно было произойти: их остановил второй патруль. Эти полицейские, к сожалению, не были знакомы с Сузи. Один из них вылез из машины, резкими движениями оправил китель и зашагал к мотоциклу.

— Эй, парень, сколько ты сегодня выжрал? — поинтересовался полицейский.

Сузи сняла шлем. Ее пышные волосы рассыпались. Однако в наши дни по этому признаку мужчину от девушки не отличишь.

— Документы есть? — осведомился полицейский.

Сузи широким жестом расстегнула молнию на черной кожаной куртке. Две роскошные груди, сдавленные тесной курткой, немедленно вырвались на волю. Полицейский отскочил на шаг и остановился, вытаращив глаза. Сузи достала из внутреннего кармана куртки права, но полицейский не взял их. Его взгляд был прикован к Сузиной груди.

— Что там случилось? — крикнул другой полицейский, оставшийся в машине.

— Я — турэцки, — объяснила Сузи.

Полицейский вернулся к машине и сообщил своему напарнику:

— Это баба. Турчанка.

— Ну так вставь ей, — посоветовал тот.

Полицейский подал турчанке стеклянную трубочку:

— Дуй!

Та дунула, полицейский поднял трубочку к свету. Ее цвет почти не изменился.

— Твоя тоже турецкий? — спросил полицейский у Кесселя.

Кессель никогда не был националистом. Он кивнул.

Полицейский хмыкнул, обсудил что-то с напарником и наконец сел обратно в машину, крикнув турчанке напоследок, чтобы та больше не превышала скорость. Патрульная машина развернулась и уехала.