Редакционную статью читаю в первую очередь, чтобы подняться, так сказать, над обыденной суетой и в очередной раз убедиться, какой я глупый и какие умные люди сидят там, в редакции. Впрочем, нет: в «Нойе Цюрхер» редакционные статьи никогда не бывают высокомерны. Не то, что в «Зюддойче», «Франкфуртер» или «Цайт»: там вам с высоты заоблачных эмпиреев бросают пару доступных слов для идиотов. Считается, что статьи там пишут признанные эксперты. На самом деле все наоборот: вы знаете, что такое антипод эксперта? Это журналист. Читая редакционные статьи в «Нойе Цюрхер», конечно, тоже чувствуешь себя идиотом, но все-таки у тебя остается ощущение, что ты сидишь с умными людьми за одним столом. Они, так сказать, сознают свою просветительскую миссию, и это хорошо. А в других газетах экспертам кажется, что они уронят свое достоинство, если начнут просвещать публику.
— А политическую часть? — спросил Кессель.
— Ну, ее-то уж обязательно, — сказал доктор Якоби — Хотя я человек аполитичный. В моем возрасте смешно заниматься политикой, Я — наблюдатель. Я удалился в башню из слоновой кости.
— Значит, вы и на выборы не ходите?
— Почему же, хожу. Хотя и с отвращением. Все-таки это меньшее зло. Я еще десять лет назад говорил: корень всех зол — это положение о пяти процентах, Ну что это такое: места в парламенте получает только та партия, которая набрала не меньше пяти процентов голосов избирателей! Десять лет назад — или девять? — из-за этого застрелили Бенно Онезорга. Конечно, это так называемое студенческое движение в конце концов выродилось в хулиганство. Но произошло это не в последнюю очередь именно оттого, что студентам не дали возможности выразить себя легально: они не прошли в парламент только потому, что не набрали этих дурацких пяти процентов. А эти зажравшиеся монстры… Хотя мне как стороннему наблюдателю не к лицу пользоваться такими выражениями: эти так называемые «ведущие партии» потом приходят и просто забирают себе голоса их избирателей. Они паразитируют на чужих голосах!
— И к тому же они ничем не отличаются друг от друга, эти «ведущие партии»…
— Нет, почему же. Левые — дураки, но честные, а правые — дураки и подонки. Кроме того, левые давно уже никому не нужны, даже самим себе. Если бы мы с вами жили сто лет назад или пусть даже восемьдесят лет назад… Да мы бы на баррикады пошли за социал-демократов, ведь так? Сердце сжимается, когда читаешь, как жили тогда простые люди. Тогда социал-демократы и их близнецы-братья, профсоюзы, были действительно нужны, они буквально спасали людей, это был луч света в темном царстве для всех, кто жил, как говорят сегодня, «за чертой бедности». Но прошло время.
— Я тоже был левым, — признался Кессель.
— Все мы в свое время прошли через это.
— По-вашему, это что-то вроде детской болезни?
— Нет, — улыбнулся доктор Якоби. — Я так не думаю, хотя из моих слов, наверное, и можно сделать такой вывод. Просто каждому из нас хотя бы раз в жизни приходилось обижаться на тех, кто
— Хотя ее то и дело переворачивают, — заметил Кессель.
— Разумеется. И прежде всего сами левые. Стоит человеку один раз с чем-то не согласиться, и он уже считает себя левым. Хотя, конечно, таких чистых, искренних, убежденных анархистов давно уже не существует. Как вы думаете, почему я монархист?
— А вы монархист?
— Конечно. Я за восстановлению монархии, потому что тогда бы я с чистой совестью подался в республиканцы. То есть мог бы податься, конечно: я же сторонний наблюдатель.
— Мой друг Якоб Швальбе. музыкант, основал однажды партию анархо-монархистов…
— Хорошая идея, — заметил доктор Якоби, — просто прекрасная идея. Налить вам еще чаю?
Не прерывая своих размышлений, Кессель протянул доктору Якоби чашку и спустя некоторое время сказал:
— Я не только
— Но? — продолжил доктор Якоби.
— В том-то и дело! Было бы за что бороться. Не
— Не путайте слуг с хозяевами…
— Как я радовался, — с грустью вспомнил Кессель, — когда Вилли Брандта избрали Канцлером…
— Я тоже голосовал за него, — тихо сказал доктор Якоби, — но только один раз. Потом уже нет.
— Но он все-таки прекратил холодную войну.
— Вы имеете в виду его новую Восточную политику? «Холодная война», м-да! Это слово сейчас вообще употреблять не стоит: могут неправильно понять. По-вашему, эти ползучие «теплые» пакости, которыми они с дружеской улыбкой обмениваются сегодня, лучше холодной войны? Вы верите, что в ней мог победить Восточный блок? Я — нет. Если бы у Восточного блока, точнее, у русских был хоть малейший шанс победить в холодной войне, разве они согласились бы ее прекратить? Нет, я в это не верю.
— Вы считаете, что в холодной войне можно победить?
— Если в войне вообще можно победить, то, наверное, только в холодной. Нет, у Восточного блока не было никаких шансов. При всей гнусности финансово-промышленных мафиози даже самый плохой капитализм по-прежнему лучше самого хорошего социализма. При капитализме вы платите деньги — если они у вас есть, конечно, — и занимаетесь всем, чем вам хочется. А при социализме за все приходится расплачиваться
— Ну, это всего лишь теория, точка зрения одного человека, да и то…
— …Наблюдателя?
— …Антикоммуниста.
Доктор Якоби на мгновение задумался.
— Да. Я против коммунизма.
— Потому что вы священник?
— Нет. Как священник я как раз должен был бы быть сторонником коммунизма. Он много помогает церкви. Нигде в мире службы не собирают столько народу, как в социалистических странах. Видели бы вы праздник Рождества Богородицы в Кракове! Нет: я против коммунизма, потому что его теория вредна. Я против коммунизма, потому что это — тот же фашизм.
— Излюбленный лозунг нашей бульварной прессы.
— Излюбленный или нет, однако подумайте сами: что такое фашизм? Я очень много думал над этим, поэтому мне сейчас легко говорить. Основу фашизма, его, так сказать, мировоззренческое ядро составляет постулат о непогрешимости собственного учения. Сейчас у нас можно называть себя антифашистом, но антикоммунистом нельзя: заклюют. Причем именно интеллигенты, а не бульварные газеты. Но если вернуться назад, к холодной войне…
— Еще один лозунг, который меня тем более не привлекает.
Доктор Якоби рассмеялся.