Но Ты молчишь, Ты молчишь, Ты безответен! Я одинок!!!»
Долго слушал я эти причитания, сначала с озабоченностью, затем с вниманием, потом с улыбкой, и, наконец, расхохотался. Теперь и я бился в судорогах, лёжа в пыли, но то были судороги громогласного смеха!
Причитающий человек, расслышав мой смех, встрепенулся, словно разбуженный после долгого сна, сел на земле и удивлённо уставился на меня. Через минуту прозвучал вопрос:
– Ты друг Заратустры? – спросил незнакомец, вскочил и с обличительным видом заткнул кулаки за пояс.
– Я... – я смеялся, не в силах выговорить и пары слов.
– Только друг Заратустры смеет смеяться над несчастнейшим! – завопил он вдруг.
Но всё это выглядело настолько комично, что я стал смеяться ещё сильнее, хотя казалось, что с большей силой смеяться уже невозможно! Я, как маленький игривый змеёныш, крутился в пыли, сотрясаемый всё новыми и новыми приступами смеха. Через секунду сквозь звуки собственного смеха я различил смущённые подхихикивания.
– Ну ладно, я погорячился, – сказал мой новый собеседник после того, как я смог наконец усмирить смех и уселся.
– Да уж, есть малость! – проговорил я и снова расхохотался.
Чародей, а это был не иначе, как чародей, продолжал глупо улыбаться.
– А правда, что Заратустра знает истину? Я хочу, чтобы он поделился ею со мной, попроси его за меня, он тебе не откажет, – заискивающе прошептал чародей.
– И что будешь ты делать с ней! – хохотал я. – Фальшивые монеты штамповать, старый комедиант!
– Я буду каяться духом и искупать свою слабость, – мигом выпалил чародей, словно заправский базарный торговец.
– Тебе же не истина нужна, а её отсутствие! Иначе как ты будешь юродствовать?
– Ты прав, но другому меня не учили, – ответил чародей, явно смущённый своей откровенностью.
– Когда же перестанешь ты быть школяром и взглянешь на жизнь свою непринуждённо? Зачем тебе эта мука?
– Но ведь это... – он помедлил, – это своего рода времяпрепровождение.
– Тебе нравится?
– Я не знаю другой.
– Ты создаёшь препятствия, чтобы преодолевать их. Ты высасываешь из пальца трагедию, чтобы было над чем плакать. Ты что, разве не видишь, что Мир не знает слёз?
– Может быть, ты и прав, но что тогда знает твой Мир?! – возмутился старик.
– Мой Мир? Мой Мир знает радость! – весело отвечал я.
– Но чем она лучше слёз, горя и мук? Ведь это просто ещё один способ времяпрепровождения!
В этот миг мой смех внезапно улетучился, словно кто-то провёл перед лицом моим широкой ладонью.
– Так говорит лишь подлинно одинокий! Да, следует тебе идти к Заратустре. Но не ищи у него того, что желаешь найти, ибо не может он дать того, что ты ждёшь, будь ты тысячу раз чародеем, но только то, что может! Иди же, ты найдёшь дорогу, комедиант, а я слышу зов. Мне не время ещё возвращаться!
Я вскочил на ноги и побежал дальше.
ВНЕ СЛУЖЕНИЯ
Вoт я и снова наедине с самим Собой. Мне радостно и покойно: хоть я и один, но я не ощущаю себя одиноким. Встречи и расставания – эпизоды жизни, и в каждом из них своя радость. Одиночество же – это печаль и скорбящие думы, одиночество – это чувство, где сокрушаются мечты и тлеют обиды.
Отчего же даже среди людей люди чувствуют себя одинокими? Не от того ли, что ищут они себе помощи и поддержки, защищённости и воодушевления? Но кто же будет помогать и поддерживать, защищать и воодушевлять, если всякий думает не о том, как сделать это, но о том, как получить? Как тут не чувствовать себя одиноким? Синоним одиночества – слабость. Но как же слабы те, кто даже слабости своей признать не в силах! А слабый испытывает страх, слабый побиваем. И чем же занят слабый, как не попытками защититься от всего и вся? Носится он со своею болью и ссадинами своими, как сиделка у тяжелобольного, от всего ограждает себя одинокий. Одиночество – неприступные стены слабости.
Синоним одиночества – страх. Переступить границы себя, избавить себя от границ – вот чего человек боится по-настоящему, вот от чего чувствует себя одиноким. Он подобен мертвецу, он исключён. Чего же бояться ему теперь? Страх ради страха – вот безумие одиночества. И чтобы оправдать бессмысленность своего страха придумывает человек монстров, их он поселяет в себе, сам себя ими пугает, пугается и боится.
Так я думал и тем временем прошёл мимо странного человека, сидящего на обочине дороги. Лишь его чернота, а он был весь в чёрном, зацепила мой глаз. Я остановился.
«Он подобен камню – так он чёрен! Он скрыт в самом себе, он заключён в казематах слабости и страха. Каких-то демонов видит сейчас одинокий человек этот в своём забытьи?» – подумалось мне, когда я смотрел на это странное существо с одним глазом.
– Милейший! – позвал я незнакомца, заглядывая ему в единственный глаз.
Ответа не последовало, глаз недвижимо смотрел внутрь и видел, как мне показалось, что-то ужасное или, может быть, великое, что-то, вводящее в полное оцепенение.
– Привет! А-у, я тут... – протянул я.
В ответ единственный глаз незнакомца медленно пошевелился, но и только.
– Всё хорошо, опасность миновала, можно очнуться, – говорил я, как анестезиолог, приводя и сознание пациента, выходящего из наркоза после тяжёлой операции.
– А? Что? – растерянно, еле слышно прошептал одноглазый.
– Я говорю: привет! Всё хорошо...
– Ааа! – заорал он вдруг, словно бы увидал что-то чудовищное, и отшатнулся, закрываясь от меня трясущимися руками.
– Ну брат, довольно, – с утрированной серьёзностью произнёс я. – Давай, бери себя в руки, и хватит дурака валять. Ты кто?
– Кто ты?! – продолжал вопить незнакомец.
– Да, плохо дело...
– Я – дающий благословение! – взбеленился вдруг мой очумелый собеседник.
– Ничего себе! – я был потрясён, это точно. – Благословишь? – прагматично поинтересовался я.
– Я больше не благословляю! – его голос зазвенел в удивительном раздражении, сбиваясь на высокую ноту.
– Тогда ты уже «не дающий благословения», – спокойно резюмировал я.
– Бог умер, я отпеваю Его.
– Чего ради?
Одноглазый рассерженно передёрнул плечами и, исполненный благородного негодования, сел ко мне боком, демонстративно обхватив руками колени, как трёхлетний ребёнок, которому не дали обещанной конфеты.
– Умер Бог, которого не было, – сказал я, усевшись точно таким же образом. – Ты оплакиваешь себя, благословивший собственное горе.
– Откуда ты знаешь? Ты друг этого безбожника Заратустры?
