ТАСС уполномочен заявить

«Славину.

Найдите возможность посетить то отделение дорожной полиции, куда был доставлен Парамонов. Постарайтесь выяснить причину задержания.

Центр».

Славин

Славин все понял, когда три полицейских прошли мимо него в сопровождении портье и открыли дверь той комнаты, где работал Белью: комната без окна, над головой проходят трубы кондиционера, душно; на верстаке укреплены тиски, инструмент разложен на кожаном фартуке, причем разложен так, что сразу можно догадаться — русский работал: беспорядок был особый, вдохновенный, что ли, так только наш мастеровой вкалывает, забывая о времени, если увлечется; потом схватится, глянет на часы — поздно уже, бросит все, как есть; немец или американец сложит инструмент за пять минут до окончания работы, у него часы в мозг вмонтированы, лишнюю минуту не отдаст, она, как доллар, имеет цену.

— Где же ваш умелец? — спросил Славин портье. — Мне сказали, что только он может помочь мне с ракеткой…

— Умельца убили, — ответил тот, но один из полицейских так стремительно глянул на него, что портье, неловко кашлянув, отвернулся от Славина, отошел в угол, подвинул табурет и сел.

— Поднимитесь, — сказал тот же полицейский, — и ничего не трогайте руками.

Славин ушел к себе в номер, открыл балкон, сел в шезлонг и хрустно вытянулся.

«А я тебя недооценил, Глэбб, — подумал он. — Ты ударил меня. Сильно ударил. Правда, этим ударом ты подтвердил, что вы завербовали в номере кого-то из наших, теперь это бесспорно. Значит, Белью писал правду. Теперь никто не может ткнуть пальцем в одну из тех фотографий, которые лежат у меня в кармане.

Славин сжег в ванной фотографии, которые взял ночью в посольстве, пепел размял в руках, слил водой, попрыскал спреем, чтобы не было запаха горелой бумаги, и вернулся на балкон.

«Нужна точная, выверенная дезинформация, — понял, наконец, Славин. — Я должен успокоить Глэбба, иначе мне не выполнить задачи, все пойдет насмарку, мы не найдем шпиона. И в этом мне сейчас может помочь только один человек — Дик. Я обязан — через него — убедить Глэбба в том, что мой поход в ресторане прошлой ночью был случайностью, пьяной случайностью, Белью я не видел, не мог просто- напросто видеть. Я должен убедить его в том, что он зря меня испугался. Я смогу это сделать, если открою Полу часть правды. А он поймет, что Глэбб — из ЦРУ, это тоже в мою пользу, — на будущее».

В баре было пусто. Пол Дик пришел хмурый, мятый, руки его тряслись.

— Алкоголизм — болезнь социальная, Иван, — вздохнул он. — Во всяком случае, такого рода версия позволяет мне пить с утра. Вы что-нибудь жахнете?

— Кофе. Хочу погонять на корте… Слушайте, а почему вы меня зовете Иваном?

— Для меня все русские Иваны. Это же замечательно, когда нацию определяют именем. Нас, например, Джоном не называют, а жаль.

— Почему?

— А потому что мы идем враскосяк, каждый за себя, в нас нет общей устремленности. Вы же монолит, как вам скажут, так и поступаете.

— Толстого перечитайте, Пол, Достоевского… Не надо считать нацию сборищем баранов, бессловесно исполняющих приказ. Читайте русскую литературу.

— Литература все врет. Она наводит тень на плетень. Почитай Диккенса, так получится, что британцы самая сентиментальная нация. А они сипаев в это время из пушек расстреливали. Мопассан написал правду про французов: помните, как один братец второму руку оттяпал, только б сеть сохранить, рыбацкую сеть. А мы: «Французская легкость, французская легкость!» Они же самые меркантильные люди на земле, эти французы. А Гёте с его «страданиями Вертера»? В Майданеке его соотечественники людей жгли…

Пол обернулся к официанту, который стоял за его спиною, чуть согнувшись, и сказал:

— «Блади Мэри» — мне, джентльмену — кофе.

Официант, поклонившись, отошел; Пол Дик закурил, зашелся кашлем, на глазах выступили слезы, лицо сделалось багровым.

— Вы зачем себя губите, Пол? — спросил Славин.

— А я уже погиб, Иван. Так что я просто-напросто тешусь на прощание.

— Подождите гибнуть. Рано еще. Жизнь чертовски интересна…

— Э… Знаете, отчего погиб Стейнбек? Его ведь погубил Хемингуэй. Да, да. Он мучительно завидовал ему: не в литературе — в жизни. Он и во Вьетнам-то полез, чтобы хоть как-то сквитаться с Эрни: лавры военного корреспондента спать не давали, нет сейчас Испании, нет республиканцев, так хоть в Азию, но туда, где стреляют, где хоть как-то можно потешить себя опасностью. Меня тоже погубила зависть, я всем завидовал, понимаете? А это испепеляет…

— Хотите, дам сюжет?

— Хочу.

— Дайте слово, что не продадите меня?

Официант принес стакан водки с томатным соком и кофе. Пол Дик выпил, и сразу же на лбу у него показались капли пота.

— Вот теперь я могу с вами говорить. Сынок, принеси-ка мне еще один стакан, только пусть положат побольше льда… Ну даю слово.

— Сегодня ночью из-за меня убили человека.

— Идите к черту.

— Далеко идти.

— Объясните, в чем дело?

— Помните, я вчера ходил в ресторан? Хотел угостить вас коктейлем по-русски?

— Не помню, но это неважно. Дальше?

— И я выяснил, что здесь, в подвале, работает какой-то славянин с американо-французской фамилией. Так вот, из-за того, что я заговорил об этом человеке, из-за того, что ваши службы выяснили это, человека сегодня убили.

— Не порите чепухи.

— Как знаете.

— Наверное, ваш агент?

— Если бы, — усмехнулся Славин. — Это было бы прекрасно, будь он нашим человеком, он ведь знает так много секретов: особенно по устройству кондиционированных машин в вашем «Хилтоне»…

— Как его фамилия?

— Белью. Айвен Белью. И если станете говорить с Глэббом, не ссылайтесь на меня — ладно?

— Почему? Симптом русской болезни — кругом шпионы?

— Все-то вы про нас знаете… Только запомните: как только вы зададите ему вопрос о Белью, он сразу же спросит; «Когда об этом узнал Славин»? То есть не сразу, через полчаса, между делом, но спросит обязательно.

— Пари?

— Бутылка водки.

— Принято. Я вам позвоню.

— Лучше заходите. Вы где сегодня обедаете?

— Не знаю еще.

— Поехали в «макдоналдс», на окраину? Там интересно смотреть людей.