– И пятьдесят смогу, – уверенно сказала Хелен. – На высоте рули тягать – не каждый мужик сумеет.
– А сто? – спросил Маркус. И не дожидаясь ответа, пояснил: – Я знаю, как взять на Слово… ну, все что угодно. Но не могу. Пока.
– Но уже скоро сможешь, – сказала Хелен. – Не теряя сознания, не уставая… так?
– Угу.
Они разговаривали, а я осматривал окрестности. Но все пока было спокойно. И я спросил, скосив взгляд на Маркуса:
– А к чужому Слову сможешь дотянуться?
На этот раз Маркус ответил не сразу. Трудно слепому объяснить, какого цвета у него глаза…
– Когда тянешься в Холод, – сказал он наконец, – то словно бы на ощупь ищешь. Представь, что положил что-то в темной комнате, а потом пытаешься найти. Если помнишь, что ты ищешь, или где оно лежит – то нетрудно. А чужое Слово… наверное, надо, чтобы свет зажегся.
– Скорее бы. Даже если ты сумеешь Словом целую армию разоружить – это не выход. Голыми в бой пойдут и сомнут. Руки тебе свяжут, рот заткнут – вот и все, ничем Слово не поможет. А вот когда у тебя будет власть над всеми сокровищами мира…
Маркус все-таки сел, досадливо отстранив пытавшуюся остановить его Хелен. Сказал:
– Нам надо быстрее добраться до Крайовы. Я уверен, все остальные сумели спастись… и они будут нас ждать.
И такая уверенность слышалась в его голосе, что я поверил. Без остатка, будто дурным сном были рушащиеся стены катакомб, заполнившая воздух пыль и чей-то отчаянный крик…
– Тогда в путь, – сказал я. – Нам бы тоже спастись не мешало.
Часть четвертая
Османская империя и Иудея
Глава первая,
По всем воровским правилам, а может, и по правилам тайных лазутчиков, нам предстояло двигаться вдали от сел и городов, таясь от встречных. Вообще-то куда лучше прятаться в толпе, чем в чистом поле, но это на своей земле. Мы же шли по Османии. Даже в самые спокойные времена любой деревенский староста (или кто тут, у осман, вместо старосты) не преминул бы проверить наши подорожные. А уж сейчас, после стычки на границе, и говорить нечего!
Об этом я сразу же сказал Хелен и Маркусу, чтобы не рассчитывали зря на горячий ужин и чистые постели. Но судьба распорядилась иначе.
К вечеру дорога вывела нас к большому селу. Километров за пять от него мы с дороги сошли – слишком уж часто стали попадаться повозки, от которых приходилось таиться в поле. Так что шли мы по меже между полями, по мягкой от недавних дождей земле. Медленнее, конечно, но зато спокойнее.
Село было большим. В нем стояла не только мечеть, но и храм Сестры-Покровительницы – маленький, неброский, на самом отшибе, но все-таки…
В поле, в километре от околицы, где стоял храм, мы и остановились на совещание.
– Османы почитают Искупителя и Сестру как пророков, – сказала Хелен. – Искупителя молят о богатстве и процветании, а Сестру – о прибавлении в семействе, о благополучном разрешении от бремени. Так что храмы вдоль границы встретить можно, только не надо там помощи искать.
Я и не собирался за поддержкой в храм обращаться, но Хелен слушал внимательно. Кое-что интересное про Османскую империю она и впрямь знала.
– Если бы у нас были хоть какие-то документы, – продолжала Хелен, – можно было бы выдать себя за паломников, пешком идущих на поклонение святым местам. Османы последние годы паломников пропускают охотно, препятствий не чинят… деньги – они всем нужны.
В том, что паломники к святым местам пешком ходят, через всю Османскую империю, я сомневался. Рядом с храмом Сестры виднелся караван-сарай, рядом с которым стояли два дилижанса. Видимо, хоть под строгим досмотром, но дилижансы через границу все-таки пропускали. Из одного дилижанса лошадей уже выпрягли, из другого – как раз распрягали, и к храму тянулись люди. Ну кто ж еще, кроме паломников, первым делом бросится на молитву – не умывшись, не переодевшись с дороги…
– А ведь наверняка у кого-то на Слове лежат подорожные документы… – сказал Маркус. Вроде и с иронией сказал, но при этом раздумчиво. Так умный ребенок мечтает – не вырасти и на дочери Владетеля жениться, а разбогатеть, и свой бакалейный магазинчик завести…
Хелен стала рассказывать какую-то придворную сплетню, о том, как мелкий баронишко из Германии решил отправиться на покаяние и исцеление от пьянства в святые места. Но по пути, по своему обыкновению, напился пьян, был схвачен османскими стражниками на улицах Софии в совершенно непотребном виде и по суровым османским законам нещадно бит плетями. Нахлебавшись позора, барон путь продолжать не стал, а вернулся в Державу. Однако османские плети исцелили его от пьянства ничуть не хуже святых отшельников в иудейских пустынях. Владетель же, которому барон подал петицию с жалобами на обиду, лишь рассмеялся и повелел: если еще раз барон напьется, то бить его плетями станут державные стражники, ибо надо проверить целебную силу и державных плетей.
Я слушал вполуха, а сам смотрел на храм и дилижансы. Большие дилижансы, хорошие. Там и отдельные кабинки первого класса есть, и второго класса места, и третьего – на крыше… К Богу на покаяние каждый по-своему ходит, в меру достатка. Высокородные пассажиры вряд ли и заговаривать станут с лавочниками и куртизанками из третьего класса…
Ох рискованно!
Ну а пешком сотни километров идти – многим ли безопаснее?
Я посмотрел на дорогу – и увидел, как катит к селу еще один дилижанс.
Ну чем не знак?
– Хелен, – сказал я. – Они тут на ночь остановятся, верно? Три дилижанса. Друг друга паломники толком не знают.
Умница летунья, сразу все поняла! Взгляд мой на дорогу проследила, расстояние до караван-сарая прикинула, тревожно глянула на Маркуса.
Он тоже все понял. И загорелся – не по трезвому расчету, и не по изнеженности, а лишь по детской тяге к авантюрам.
– Давайте! По полю ползком…
– В полный рост и ближе к дороге подходя, – прервал я его. – Человек, который таится, сразу подозрения возбуждает. Идти спокойно, между собой разговаривать, держаться ближе ко мне.
Наглость это была непомерная. Лишь однажды я так рисковал – когда в замке каталонского графа, куда зван не был, но в ливрее лакея прошел, этому самому графу за обедом прислуживал. Но там уж выхода не было, либо стоять молчаливой тенью, пытаясь сообразить, какое блюдо подавать, либо на колени падать и во всем каяться…
И мы пошли к караван-сараю.
Сумерки – вору лучший друг. Днем тебя сразу видно, ночью ты ничего не видишь. А вот на закате или на рассвете человек лишь то видит, что хочет увидеть. Не зря же большинство чудес к вечеру случается.
К караван-сараю мы подошли минут через десять после того, как дилижанс подъехал. Самое время – кучера вместе со смуглыми мальчишками с конюшен распрягали лошадей, кто-то вытаскивал из дилижанса объемистые баулы, кто-то шумно требовал номера получше, отвечающего его высокому положению и толстому кошельку. Обслуга караван-сарая носилась как угорелая – нечасто, наверное, останавливались на ночлег сразу три дилижанса.
Потолкавшись во дворе, мы поняли из разговоров, что так и есть. На границе дилижансы проверяли с безграничным рвением. Заставили весь багаж открыть – даже такие сумки, куда человек никак не втиснется. Дилижансы едва лишь не разобрали – и нашли немало контрабанды, рассованной по укромным местам. Хозяев у незаконного железа и запретного спиртного, как водится, не оказалось. Не меньше пришлось выдержать и паломникам. Всех, и мужчин и женщин, тягали за волосы – проверяя, не парик ли это. По лицам водили мокрой губкой, ища грим. И нашли его немало – женщины, все как одна, до сих пор были в
