вскрыл здоровенный чирей на заду… простите, графиня… он мне теперь обязан.
– Но если в пути нас проверят – мы без всяких подорожных, – предупредил я.
– Всё в руке Божьей, – философски ответил Жан. – Не зря же судьба выводит нас из самых ужасающих передряг. Так? Маркус?
– Угу, – быстро ответил мальчик. После появления Жана он сидел тише, чем мышь под веником. А лекарь, даже слушая мой рассказ, всё внимательно поглядывал на него.
– Вольная жизнь тебе на пользу, – продолжал тем временем Жан. – Окреп, подрос, в глазах уверенность появилась.
На мой взгляд, уверенности-то как раз у Маркуса не было. Теперь не было. Он ерзал на стуле и прятал глаза.
– Значит, теперь ты, мальчик, не какой-нибудь младший принц, – пользуясь тем, что музыканты разыгрались и гремели на весь ресторан зажигательный мадьярский чардаш, Жан говорил пусть негромко, но вполне свободно. – Ты у нас теперь Искупитель… да?
– Я… я так думаю, – прошептал Маркус.
Мне все никак не удавалось постичь смысл разыгрывающейся перед нами сцены. С чего бы вдруг Маркусу так теряться от появления старого лекаря? А Жан Багдадский, незадачливый барон и старый мизантроп? Ну, спорили мы о том, какова природа Маркуса, что он людям несет, но откуда такая ирония?
– Как твой насморк, Маркус? – продолжал расспросы Жан. – Ты же поздней осенью всегда болел.
– Ничего, – сказал Маркус, быстро проводя ладонью по носу.
– Мальчики всегда здоровеют, если не сажать их в теплицу, – удовлетворенно произнес Жан.
И тут я понял.
Мы-то все знали Маркуса уже после его бегства из дворца.
Жан Багдадский, волей судьбы, знал Маркуса лучше, чем иной родитель – собственное дитя. Жан лечил его от бесчисленных детских хворей, ставил клизмы, когда юный аристократ объедался в саду зеленых груш, прописывал примочки, если младший принц, подобно простому подмастерью, получал за проказы порцию розог. Как поверить в великую судьбу Маркуса, если Жан помнит его вопящим сопливым дитём, не желающим пить горькую микстуру?
И точно так же сам Маркус. В Версале он привык к своей незавидной роли владетельного бастарда. Привык, но не смирился. Найдя Книгу, познав Слово, Маркус поверил в свое новое предназначение. Распрощался со старой жизнью. И вдруг появился Жан. Знающий его с младенчества. И Маркус волей- неволей вспомнил себя прежнего.
Ох нелегко приходится тем, кто знал сильных мира сего до их возвышения!
Жан покашлял в ладонь, лукаво глядя на Маркуса. И будто удовлетворенный тем, что сразу поставил мальчика на место, перестал обращать на него внимание:
– Нам не стоит тут задерживаться. Поедим – и сразу же в номер. Наш дилижанс отправится рано утром, по холодку.
Никто с ним не спорил.
Есть люди, которые от волнений и опасностей будто укрепляются в спокойствии. Крепко спят, с аппетитом едят и всяко радуются жизни. Вообще-то и я из их числа – иначе не занимался бы своим промыслом. Но сегодня меня будто подменили. Может быть, выпало приключений больше, чем обычно, – ведь еще утром мы были в Державе, шли подземными ходами, а с тех пор чего только не случилось.
Так или иначе, но мне не спалось.
Давно уже все уснули – Хелен с Маркусом заняли одну койку, Жан – другую, мы же с Йенсом улеглись попросту, на полу. Тоненько похрапывал во сне лекарь, ворочалась летунья, я же лежал неподвижно и глядел в потолок, по которому бегали тени от уличного фонаря.
Везет нам. Ох как везет! Можно сколь угодно себе говорить, что удача – лишь награда, приходящая к достойным, сильным духом и телом. Но я по опыту знаю, что удача любит отворачиваться в самый неподходящий момент.
Вот бегают по потолку тени, складываются в узоры – один другого затейливее. Так и наша жизнь – череда света и тьмы. И не понять, от чего пошла в жизни черная полоса, как не понять, глядя на тень, что ее отбросило – ветка ли дерева, пролетевшая за окном ночная птица или чья-то рука, поднятая в свете фонаря…
А тень и впрямь походила на тень от ладони.
Светлый прямоугольник на потолке, бегающие тени от веток – и одна, неподвижная, будто раскрытая ладонь…
Я привстал, глядя в потолок. Что ж такое, Сестра, я ведь не маленький ребенок, страхи в темноте придумывать!
Тень от ладони дрогнула. Медленно согнулся длинный тонкий палец – и будто поманил меня.
Чувствуя, как заколотилось сердце, я встал, перешагнул мертво спящего Йенса и подошел к окну.
Двор караван-сарая был пуст. Ни охранника, ни сторожевых псов. Только светил посередине двора яркий керосиновый фонарь на столбе и темнела под фонарем, там, где больше всего тень, неясная фигура с воздетой рукой.
Я посмотрел на потолок. Палец вновь качнулся.
Быстро и молча, не будя спутников, я обулся. Хотел свитер надеть, ночи прохладные, но не стал. Тревога гнала меня к тому, кто стоял у фонаря.
Спустившись скрипучей лестницей на первый этаж, я прошел мимо портье – тот сладко спал. Отодвинул засов и вышел во двор.
Нет, не почудилось. Кто-то и впрямь ждал меня под фонарем. Неторопливо опустил руку, присел на корточки, прямо на землю.
Я огляделся – больше никого не было. Что ж, с одним-то я справлюсь… если придется.
Стараясь идти неспешно, я приблизился к фонарю. Фитиль был выкручен во всю силу, свет бил в глаза, и видно, потому разглядеть лицо сидевшего не удавалось. А он шевельнулся и сказал:
– Садись, Ильмар.
Нет, я не удивился. Должна когда-то кончаться любая удача. Я испугался, и испугало меня не собственное имя, а голос говорившего. Странно – голос был мягкий, даже ласковый, но меня будто холодом обдало.
Зря все-таки не оделся…
– Кто ты? – спросил я.
Говоривший негромко рассмеялся.
– Что тебе даст мое имя, Ильмар-вор? Я ведь легко могу соврать.
– Тогда что тебе нужно?
– Садись…
Поколебавшись, я все-таки сел. Тоже по-османски. Только тогда он заговорил снова:
– Я хочу тебе помочь.
Опять же, странное дело, говорил он будто по писаному, никогда не подумаешь, что наречие для него чужое… но мне чудился какой-то акцент.
– Ты местный, – сказал я.
– Можно сказать и так, – ответил он после паузы.
Ну вот. От державной Стражи ушли. На уговоры руссийского шпиона не поддались. Теперь османы захотели к тайне прикоснуться. И теперь уж нам никуда не уйти… караван-сарай небось тысяча янычар окружила, а этого – на переговоры выслали.
– Смотря какая помощь… – сказал я осторожно.
Мой собеседник тихо засмеялся.
– О нет… нет, Ильмар. Я не буду говорить, что Османская империя – это земля, текущая молоком и медом… что люди здесь незлобивы и дадут вам защиту от Державы в обмен на Слово.
Он знал все!
– Люди везде одинаковы, вор. Всем им нужна сила и власть, а сила и власть – это богатство. Тебе ли не знать этого? Куда бы вы ни пошли – в Руссию, Иудею, Китай, в колонии или к ацтекам, – вам не будет покоя.
