Когда маленькую долину осветило солнце, Маккензи еще не спала. Ночью она разговаривала с Кэлом и просила его не участвовать в набеге, а под каким-нибудь предлогом остаться в долине. Но Кэл сказал, что Джеронимо не позволит. Одним нападающим больше или меньше – для мексиканцев это ничего не изменит, но предводитель апачей после отказа воевать станет относиться по-другому и к Кэлу, и к Маккензи.
Маккензи хотелось плакать, умолять его беречь себя и не пятнать своих рук кровью невинных жертв, но она сдержалась. Кэлу. и без того было нелегко. Эти люди больше не были для него родственниками, и боль утраты отражалась в его глазах. Друзья детства и юности стали чужими, Кэл уже не понимал и не принимал образ жизни, к которому был приучен с детства. Маккензи поняла, что он потерял что-то очень дорогое, и какого бы мнения она ни была об апачах, такая потеря мучила Кэла. Поэтому Маккензи провела ночь, моля бога сотворить чудо и дать им возможность свернуть с дороги, ведущей в ад.
С рассветом мужчины наскоро позавтракали, последний раз проверили оружие, вскочили на коней и с дикими криками помчались на запад. Женщины остались в долине под охраной двух индейцев. Маккензи поняла, что жены апачей редко отдыхают; вот и теперь, как только отряд скрылся из виду, они занялись сбором плодов юкки и лофофоры. Женщины учили Маккензи, как надо готовить эти плоды. Лофофора, любимое блюдо апачей, готовилось очень долго. Бай-я-нета сказала, что лофофору нужно выдерживать несколько дней между горячими камнями.
Маккензи с радостью узнала, что когда мужчины вернутся, женщинам не придется сразу же хвататься за работу и носиться сломя голову, пока все не переделаешь: на радостях им позволят отдохнуть.
В то время, пока жены апачей работали, Маккензи провела большую часть дня, бездельничая под деревом. Она наблюдала за игрой птичек в зарослях тростника. Одна пара темно-синих колибри особенно понравилась ей. Маккензи так завидовала их свободе и беззаботному веселью! Как бы замечательно было, если бы она могла так же беззаботно порхать!
Солнце село, но мужчины не возвращались из похода. Женщины не обращали на это внимания, а Маккензи беспокоилась. Бай-я-нета сказала, что, наверное, мужчины возвращаются в лагерь кружным путем, чтобы сбить с толку своих преследователей, но Маккензи не перестала тревожиться.
На следующий день незадолго до полудня отряд под предводительством Джеронимо вернулся в лагерь, ведя за собой стадо тощих животных. Ни один индеец не был ранен, настроение у всех было прекрасное, воины громко восклицали, стреляли в воздух и спрыгивали с коней, чтобы рассказать о своей победе при помощи танца. Маккензи поняла, что веселье Кэла было вынужденным. Когда празднование закончилось, и они вдвоем пошли к реке мыться, он не стал ничего рассказывать о налете, а Маккензи не стала спрашивать. О некоторых вещах лучше молчать.
После победного возвращения мужчин остаток дня женщины провели почти так же, как и накануне. Когда они не были заняты с жарящейся лофофорой, они подходили к Маккензи и учили ее строить хижину. Женщины построили уже три хижины в лагере: одну для мужской парной бани, вторую для женщин и маленького мальчика, третью – для Кэла и Маккензи. Одна из индеанок – симпатичная молодая девушка лет двадцати – с трудом произнося английские слова, заметила, что Маккензи нашла себе сильного красивого мужа. Остальные женщины хихикали и переговаривались, одобряя ее выбор. Маккензи была ошеломлена, но не потому, что они нашли Кэла привлекательным, а потому, что они сплетничали совсем так же, как белые женщины. Маккензи поражалась их самообладанию: в сущности, эти женщины были такими же пленницами, как и она, но повезло им еще меньше, чем ей, ведь у Маккензи был Кэл, который заботился о ней. А у этих женщин не было никого, кроме ненавистных воинственных мужчин, которые силой увели их из домов и семей. Но женщины принимали свою судьбу без жалоб и жалости к себе.
Маккензи поблагодарила за подаренную хижину несколькими словами, которым она научилась у апачей за последние дни. Она попыталась также выразить свое восхищение их мужеством. Неизвестно, поняли ли женщины то, что она старалась сказать на их языке, но приняли эти комплименты с такой торжественной благосклонностью, которую сочла бы безукоризненной даже тетушка Пруденс.
Однако, мужчины произвели на Маккензи далеко не такое благоприятное впечатление. Их поведение нельзя было определить никаким другим словом, кроме как «варварское». Одного из украденных мулов закололи для вечерней трапезы. Какой-то молодой индеец, очевидно не утоливший жажду крови во время налета на деревню, завизжал и принялся срезать мясо с боков бедного животного еще до того, как оно умерло. Маккензи чуть не вырвало на виду у всех – от позора ее спасло поспешное бегство в хижину. В этот вечер кусок не лез ей в горло, хотя апачи поглощали мясо мула с большим аппетитом. Кажется, даже Кэлу мясо пришлось по вкусу, но он с детства привык к такой пище.
– Мясо мула ничем не отличается от мяса коровы, – сказал он, когда Маккензи отказалась от своей порции.
Наверное, он был прав, но все равно Маккензи не могла есть.
Кроме животных, индейцы прихватили в мексиканской деревне еще кое-что – теквилу. Маккензи с ужасом наблюдала, как после вечерней трапезы двенадцать мужчин, сидевших вокруг костра, осушили три огромных емкости спиртного. Вскоре послышался хриплый смех, речь стала невнятной. Бутылки торжественно разбили о камни, которыми был обложен костер. Один индеец, шатаясь, побрел по естественной надобности, но свалился в реку. Четверо товарищей, хотя были пьяны не меньше, стали вытаскивать его из воды. Другие потащили женщин в заросли тростника, повинуясь другому зову природы. Но не все были столь деликатны – некоторые расположились с женщинами прямо у костра.
Маккензи чувствовала себя все хуже и хуже, у нее постоянно стоял ком в горле, но остановить пьяную оргию было не в ее силах. Она застыла возле Кэла, как каменное изваяние. В этом безумном мире он был ее единственной надеждой и защитой.
Маккензи надеялась, что апачи позволят им с Кэлом мирно созерцать празднование, но эти надежды растаяли, как дым, когда молодой индеец по имени Чако присел возле Маккензи и начал пожирать ее голодными глазами. Его голова раскачивалась из стороны в сторону, будто он был не в состоянии держать ее прямо, а лицо пылало, но не от близости жаркого костра. Вдруг Чако перевел пристальный взгляд на Кэла и невнятно пробормотал несколько слов. Кэл что-то резко ответил ему. Чако снова взглянул на Маккензи, чуть прикрыв лукавые глаза. Он протянул руку, чтобы дотронуться до ее волос, заплетенных в толстую косу. Маккензи отпрянула. К этому моменту все, кто оставался у костра, стали бросать на них туманные взоры. Индеец снова что-то крикнул Кэлу. Кэл ответил с такой же горячностью. Оба встали.
– Маккензи, иди в хижину, – велел Кэл. Маккензи с трудом поднялась на ноги и отступила на несколько шагов.
– Иди же!
Она повернулась, чтобы уйти, но внезапно ее остановила какая-то грубая темная рука. Она оглянулась и увидела Джеронимо.
– Останься, – спокойно велел он по-английски.
