что оставайся, если ты об этом спрашиваешь.
– А как насчет перемирия? Маккензи не знала, что сказать.
– Это Лу решила позвать тебя сюда, а не я.
– Маккензи, чего ты боишься? Ты думаешь, если меня вырастили апачи, я подкрадусь к вам ночью и перережу всех спящими? Когда-то у тебя было больше здравого смысла.
Она смерила его ледяным взглядом.
– Когда-то я была дурой. Но теперь поумнела. Я пережила не только тот набег, когда убили моего отца, но и три последующих. Витторио, Локо, Джеронимо – все они посылали своих дикарей в разное время. Я пережила войну Клэнтона и Маклоуриса с Эрпсом. В Тумстоуне я прошла через всю Аллен-стрит, когда там шло какое-то сражение, и пули летели со всех сторон. Может быть, и с Натаном Кроссби я как-нибудь справилась бы без твоей помощи.
– Я думаю, Мак, что у тебя хватит ума не ввязываться ни в какие передряги с Кроссби без меня.
– Не называй меня так! – крикнула она.
– Неужели ты все еще думаешь, что я был в сговоре с тем апачем, который убил твоего отца?
Маккензи чувствовала, что Кэл пристально смотрит на нее, ожидая ответа, но не захотела встречаться с ним взглядом.
– И ты думаешь, что я смог бы вернуться сюда, совершив такое?
– Я не знаю, зачем ты вернулся, – сказала Маккензи, но ты не можешь отрицать, что вел дружескую беседу с дикарем, который убил моего отца, вместо того, чтобы сражаться.
– Я не вел дружескую беседу.
– Я видела тебя, и Джефф Морган тоже. И когда Джефф обвинил тебя в том, что это ты велел дикарю убить моего отца, ты ничего не стал отрицать. Кэл устало вздохнул.
– Мак, тот индейский воин был моим братом. Его имя Йаноза. Когда я вошел в конюшню, чтобы освободить лошадей твоего отца, он прыгнул на меня, и мы боролись не на жизнь, а на смерть, пока не узнали друг друга.
– Твой брат?
– У апачей семьи не такие, как у белых, но он действительно был моим братом.
– Так значит этот твой «брат» оставил тебя и сразу побежал к моему отцу, чтобы убить его?
– Почему ты говоришь так?
– Джефф его видел.
– А ты думаешь, что Морган сможет отличить одного полуголого темноволосого апача от другого? Ты сама смогла бы?
Маккензи не ответила. Кэл остановился, взял ее за руку и повернул к себе ее лицо.
– Ответь мне, Маккензи. Не принимай вымысла за правду.
Под его испытующим взглядом гнев Маккензи улетучился, и теперь она сама не знала, кому и чему верить.
– Мне кажется… Я не знаю, что думать. Но если ты не посылал того индейца, почему ты не стал спорить с Морганом?
Кэл вздохнул.
– Если хочешь знать правду… Я ничего не сказал тогда, потому что думал, что тебе будет легче, если ты возненавидишь меня. Мне казалось, что это поможет тебе пережить то, что я тебе сделал, – он печально кивнул. – Мак, я никогда не хотел сделать тебе что-нибудь дурное. Что бы ты обо мне ни думала, я действительно любил тебя и никогда не желал тебе зла.
Маккензи помолчала с минуту, обдумывая его слова. Она хотела поверить Кэлу. О, господи, как она хотела поверить!
– Если бы ты знал, что этот Йаноза собирается убить моего отца, ты все-таки позволил бы ему уйти? – тихо спросила она.
Кэл тяжело вздохнул.
– Я не могу ответить на этот вопрос. Что может сделать один человек? Я любил брата. Мы вместе выросли, вместе озорничали, вместе сражались, – он посмотрел вверх, будто ответ мог быть написан на небесах. – И Фрэнка Батлера я тоже любил. Я ведь был бродягой, пока не встретил его. Он принадлежал к числу тех немногих людей в Аризоне, которые обращались со мной, как с человеком, а не как со скотом.
Маккензи поразилась, с какой болью он произнес это. Кэл умел так хорошо скрывать свои чувства, что она чуть не забыла, что они есть и у него.
– И куда же ты отправился после… после того, как ушел отсюда?
– В резервацию Сан-Карлос. Мой отец-апач был там. Через несколько дней после моего приезда он умер от оспы.
«Неужели дикие апачи любят своих родителей точно так же, как цивилизованные люди?» – подумала Маккензи. Трудно было представить, что в сердце апача может жить какая-то привязанность или любовь.
– А потом? – спросила она.
– Потом я некоторое время бродяжничал, был пастухом в Канзасе, а затем попал в Техас, где получил
