работу управляющего на ферме.
– Кажется, это неплохая работа.
– Так оно и было.
Маккензи немного помялась, но все же задала ему вопрос, который мучил ее целую неделю:
– Зачем ты вернулся, Кэл? Почему ты захотел остаться, ведь я и мои работники сделали все, чтобы твоя жизнь была невыносимой? Ради чего ты стараешься помочь нам выиграть войну, в которой мы вполне можем проиграть?
Он спрятал руки в карманы.
– У меня на то свои причины.
– Какие же?
– Я в долгу перед твоим отцом за то, что он относился ко мне по-человечески в то время, когда все меня презирали. Кроме того, в том, что он умер, есть и моя вина.
Маккензи сурово взглянула на него.
– Если бы я тогда не бросился спасать этих проклятых лошадей, возможно, я сумел бы уберечь его от смерти. А может быть, его действительно убил Йаноза. В таком случае я в вечном долгу перед Фрэнком.
– Перед давно умершим? – горько спросила Маккензи.
– Долг существует и после смерти. Человек, принесший вред другому человеку, отвечает за его семью.
– Как замечательно! – она ехидно прищурилась. – Считай, что эта часть семьи не нуждается в твоей благородной жертве.
Кэл улыбнулся.
– Тогда есть еще одна причина. В определенный момент своей жизни каждому человеку приходится принимать решения. Осознав, чего же он в действительности хочет, он хватается за это и в конце концов добивается своего.
Он так посмотрел на Маккензи, что у нее чуть сердце не остановилось.
– И чего же ты хочешь? – не совсем уверенно спросила она.
– Я еще не решил окончательно, Мак. Но здесь я гораздо ближе к решению, чем в Техасе. Возможно, если на мне ответственность за ранчо, то на тебе тоже лежит некоторая ответственность.
– О какой ответственности ты говоришь? Кэл лишь улыбнулся в ответ.
На какое-то мгновение Маккензи вспомнила, как хорошо было любить этого человека, но тут же прогнала столь глупую мысль и нахмурилась, пытаясь разозлиться. Она вспоминала, что чувствовала тогда, когда он отказался от нее, но распалить гнев ей так и не удалось. Чем старше она становилась, тем яснее понимала, что не все в жизни бывает так просто, как кажется на первый взгляд. Кроме черного и белого существует множество оттенков серого.
Маккензи вздохнула.
– Кэл, то, что когда-то случилось с нами, было глупой ошибкой. Это все в прошлом. Я постаралась забыть об этом. Ты ничего не должен ни мне, ни «Лейзи Би». Нет никакого кровного долга или чего-то подобного. Когда-то я была так наивна, что верила в благородство, справедливость, сказки, счастье и… и в любовь. Но теперь я ни во что не верю.
Она почувствовала жгучую боль в глазах, предупреждавшую о том, что вот-вот польются слезы, и сделала все, чтобы удержать их.
– Это не похоже на ту Маккензи Батлер, которую я знал.
– Той девочки, которую ты знал, давно уже нет. Я узнала, что чудес на свете не бывает, а радуга – просто явление природы, как дождь и солнце, и гоняться за ней – пустое занятие. А еще я поняла, что ненависть сильнее любви.
– Тогда ты не так умна, как я думал, – мягко сказал Кэл. – Ненависть – страшная болезнь, Мак.
Горько усмехнувшись, Маккензи подняла глаза на Кэла.
– Почему же в Аризоне хорошо живут только те белые и индейцы, которые привыкли ненавидеть?
– Не похоже, что тебе очень хорошо живется, Мак. С тех пор, как я вернулся, я ни разу не слышал твоего смеха.
– Я не говорила, что ненавижу кого-то. Он улыбнулся уголком рта.
– Могу поклясться, что ты ненавидишь меня.
Маккензи промолчала в ответ.
– Или ты просто боишься меня.
– Я никого не боюсь, – огрызнулась она.
На горизонте показалось ранчо. Маккензи пошла быстрее. Ей хотелось поскорее добраться до дома, где она спрячется от Калифорнии Смита. Он имеет способность срывать с людей маски и обнажать их чувства, хотя сам всегда прячется за непробиваемым покровом, как черепаха под панцирем. Шесть лет назад ее не волновала его способность читать чужие мысли, но теперь это пугало ее. Она не хотела задумываться над тем, кого боится или ненавидит, не хотела думать и о событиях того ужасного дня шестилетней давности. Она уже как-то успокоилась, хранила воспоминания о том кошмаре глубоко в душе, свыклась с ними. Ворошить прошлое, вызывая снова и снова вопросы и сомнения, все равно что поднимать ил со дна пруда – то, что раньше было ясно, опять становилось сплошной неразберихой.
