Дон разливал по стаканам настойку из янтарной бутыли.
― Что прошлое поминать... Ну, так. Я еще на что-нибудь гожусь для тебя? Или же твоя слава и твои миллионы вознесли тебя в такую высь, что туда не протянешь руку помощи?
Джонни опрокинул себе в рот огненную желтую влагу и подставил дону пустой стакан. Он силился отвечать непринужденно и беспечно:
― Какое там ― миллионы, крестный. Я качусь вниз. Эх, правду вы мне говорили. Нечего было бросать жену с детьми и жениться на распутной девке. Поделом вы сердились на меня.
Дон пожал плечами.
― Я за тебя беспокоился, вот и все, ― как-никак ты мой крестник.
Джонни заходил по комнате.
― Я голову потерял из-за этой паскудины. Первая звезда в Голливуде. Хороша, как ангел. А знаете, что она творит, когда кончаются съемки? Если гример удачно сделал ей лицо, она с ним трахается. Если оператор нашел для нее выигрышный ракурс, зазывает к себе в уборную и дает ему. Готова спать с кем ни попадя. Раздает свое тело направо и налево, как раздают чаевые. Грязная тварь ― у сатаны на шабаше ей место...
Дон Корлеоне оборвал его:
― Как поживает твоя семья?
Джонни вздохнул.
― Они у меня обеспечены. Когда мы разошлись, я дал на Джинни и девочек больше, чем присудили на процессе. Раз в неделю езжу их проведать. Скучаю без них. Иной раз до того скрутит, что кажется, с ума сойдешь. ― Он снова осушил стакан. ― А вторая жена смеется надо мной. Не может взять в толк, отчего это я ревную. Я отстал от жизни, я развожу итальянские страсти, а мои песенки ― дребедень. Перед отъездом вмазал ей прилично ― правда, лицо пожалел, она сейчас снимается. Намял ей бока, наставил синяков на руках, на ногах ― впал в детство, она только хохотала надо мной. ― Джонни закурил. ― Вот так, крестный, а потому на сегодняшний день, как говорится, жить мне в общем-то нет охоты.
Дон Корлеоне сказал просто:
― Это беды, в которых тебе нельзя помочь. ― Он помолчал. Потом спросил: ― Что у тебя происходит с голосом?
В мгновение ока от баловня судьбы, который самоуверенно и неотразимо подтрунивал над собою, не осталось и следа. Джонни Фонтейн был сломлен.
― Крестный, я не могу больше петь, у меня что-то с горлом, и доктора не знают что.
Хейген и дон поглядели на него изумленно. Чего-чего, а малодушия за Джонни Фонтейном не водилось никогда. Джонни продолжал:
― Мои две картины принесли большие деньги. Я был звездой первой величины. Теперь меня выпирают из кино. Хозяин студии издавна меня не терпит, и сейчас для него удобное время со мной сквитаться.
Дон Корлеоне стал, повернувшись лицом к крестнику, с угрозой спросил:
― За что же этот человек невзлюбил тебя?
― Я выступал с песнями левых авторов, в поддержку либеральных организаций ― помните, вам это всегда не нравилось. Вот и Джеку Вольцу не понравилось. Он навесил на меня ярлык коммуниста, но, вопреки его стараниям, эта кличка ко мне не приклеилась. Потом ― уж так получилось ― я увел девочку, которую он приберегал для себя. Увел всего на одну ночь, а точнее ― она меня увела. Что мне еще, черт возьми, оставалось? А теперь меня гонит из дому эта развратная стерва, на которой я женился. Джинни с детьми меня обратно не примут, разве что приползу на коленях. Петь я больше не могу. Что же делать, крестный, что делать?
Лицо дона Корлеоне застыло в ледяном презрении. В нем не было и тени сочувствия.
― Для начала ― вести себя как подобает мужчине, ― сказал он.
Внезапно черты его исказились от гнева.
― Мужчине, ты понял? ― рявкнул он.
Он перегнулся через стол и сгреб Джонни за волосы движением свирепым и любовным.
― Господи боже мой, столько времени провести возле меня и после этого остаться размазней! Ты что, бесполая кукла голливудская, что вздумал хныкать и клянчить о жалости? Бабьи истерики закатывать ― «Что же делать? Ах, что мне делать?»
Это вышло так неожиданно, так удивительно похоже, что Джонни с Хейгеном покатились со смеху. Дон Корлеоне был доволен. До чего же прикипел к его сердцу этот крестник... Любопытно, подумалось ему, чем бы ответили на подобную выволочку его родные сыновья. Сантино надулся бы и еще долго потом выкидывал коленца. Фредо ходил бы как побитая собака. Майкл повернулся бы с холодной улыбкой, ушел из дому и не показывался несколько месяцев. А вот Джонни ― ну до чего милый парень! ― уже скалит зубы, собирается с силами, разгадал с первого слова, чего в самом деле хочет крестный. Дон Корлеоне продолжал:
― Ты уводишь женщину из-под носа у хозяина студии ― человека, который сильней тебя, ― и потом жалуешься, что он оттирает тебя от работы. Надо же додуматься! Ты бросаешь семью, оставляешь детей без отца ради того, чтобы жениться на девке, ― и плачешь, что тебя не ждут назад с распростертыми объятьями. Тебе жаль ударить девку по лицу, потому что она снимается в кино, ― и ты еще удивляешься, что она над тобой смеется. Ты жил как дурак ― и, понятное дело, кончил тем, что остался в дураках.
Дон Корлеоне сделал передышку и терпеливо спросил:
― Не хочешь хотя бы на сей раз послушаться моего совета?
Джонни Фонтейн пожал плечами.
― Я не могу жениться снова на Джинни ― во всяком случае, на угодных ей условиях. Я играю, я пью, я бываю в холостяцких компаниях и без этого не умею жить. За мной увиваются смазливые бабенки, у меня никогда не хватало сил перед ними устоять. А после тащишься к Джинни и чувствуешь себя распоследним гадом. Согласиться опять тянуть эту лямку ― нет уж, ни за что.
Видно было, что терпение у дона Корлеоне вот-вот лопнет, а такое случалось нечасто.
― Да разве тебе кто-нибудь велит жениться снова? Поступай как знаешь. Ты хочешь остаться отцом своим девочкам ― это похвально. Если мужчина не стал своим детям настоящим отцом, он не мужчина. Но раз так, сумей настоять, чтобы их мать принимала тебя на твоих условиях. Где сказано, что ты не можешь видеться с ними каждый день? Что ты не можешь поселиться под одной крышей с ними? Где сказано, что ты не имеешь права строить собственную жизнь, считаясь лишь с собственными желаниями?
Джонни Фонтейн усмехнулся.
― Нет, крестный, жен старого итальянского образца теперь мало. Джинни этого не потерпит.
Дон подпустил в свои назидания яду:
― Так ведь ты вел себя как слюнтяй. Одной жене выплатил больше, чем ей присудили. Другой боялся попортить личико, потому что она снимается в кино. Ты подчинялся в своих поступках женщинам, ― а женщины, они на этом свете только помеха делу, хотя на том, разумеется, попадут в святые, а мы, мужчины, будем гореть в адском пламени. И еще. Я, знаешь, следил за тобой все эти годы. ― Теперь дон говорил серьезно. ― Да, ты был примерным крестником, ты ни разу не проявил неуважения ко мне. Ну, а как насчет твоих старых друзей? Сегодня тебя повсюду видят с одним, завтра ― с другим. Помнишь, тот паренек, итальянец, снимался в таких забавных ролях ― на чем-то он раз сорвался, и ты уж не встречаешься с ним, ты же у нас знаменитость. Или другой, закадычный старинный товарищ ― вместе бегали в школу, вместе горланили песни. Нино. Он вот пьет сверх меры оттого, что ему в жизни не повезло, но никто не слыхал от него ни единой жалобы. Вкалывает себе, возит гравий на грузовой машине, по субботам подрабатывает ― поет свои песенки. И никогда не скажет о тебе дурного слова. Ты бы ему не помог немножко? А что? Он славно поет.
Джонни Фонтейн объяснил терпеливо, но слегка утомленно:
― Крестный, у него же просто не те способности. Сносно поет, но звезд-то с неба не
