защищать: Квинта Сервилия Цепиона.
Возвратившаяся Сервилия застала дядю все так же сидящим вблизи искрящейся на солнце струйки воды, брызжущей из пасти дельфина; глаза его были прикрыты, лицо приняло обычное покойное выражение.
– Дядя Марк! – громко позвала она.
Он открыл глаза и заставил себя улыбнуться.
– Вот и ты! – проговорил он. – Как дела?
– Он не хочет меня принимать: по его словам, я дочь не ему, а кому-то другому, – ответила несчастная девочка.
– Вот видишь! А ты мне не верила.
– Как я могла тебе поверить? Ведь ты на ее стороне.
– Сервилия, нельзя быть такой безжалостной к собственной матери. Дурно поступили с ней, а не с твоим отцом.
– Как ты можешь это говорить? Ведь у нее был любовник!
– Если бы твой отец был к ней добрее, она бы не завела любовника. Избиению жены не может быть оправдания.
– Лучше бы он не бил, а вообще убил ее. Я бы так и сделала.
– Уходи! – отчаялся Друз. – Ужасная девчонка!
Снова закрывая глаза, он подумал, что, отвергнутая отцом, Сервилия рано или поздно сблизится с матерью. Такое развитие событий было бы вполне естественным.
Ощутив голод, Друз перекусил хлебом, оливками и сваренными вкрутую яйцами в компании жены, которую более подробно посвятил в курс событий. Зная, что жене свойственно отличающее всех Сервилиев Цепионов сословное высокомерие, он не знал, каким будет отношение жены к тому, что ее родственница вступила в связь с человеком, ведущим род от раба. Однако Сервилия Цепион, даже будучи разочарована тем, кем именно является возлюбленный Ливий Друзы, слишком любила Друза, чтобы перечить ему. Она уже давно уяснила, что, вступая в брак, следует решить, кому быть преданной больше, и решила встать на сторону Друза. Долгие годы проживания под одной крышей с Цепионом не прибавили ей нежности к брату, поскольку ее приниженному состоянию, отличавшему их отношения в детстве, теперь пришел конец, к тому же она достаточно долго прожила с Друзом, чтобы перенять его бесстрашие.
Как ни прискорбно было все происшедшее, они вкушали пищу в приподнятом настроении; насытившись, Друз почувствовал, что теперь готов отражать любые неприятности, которые преподнесет этот столь неудачно начавшийся денек. Продолжение оказалось не лучше: новые волнения принес Марк Порций Катон Салониан.
Приглашая Катона прогуляться с ним вдоль колоннады, Друз приготовился к худшему.
– Что тебе известно? – спокойно спросил он.
– У меня только что побывали Квинт Сервилий Цепион и Луций Марций Филипп, – ответил Катон, подражая бесстрастному тону Друза.
– Оба? Наверное, Филиппу надлежало выступать в роли свидетеля?
– Да.
– Итак?
– Цепион просто-напросто поставил меня в известность о том, что разводится с женой, уличив ее в измене со мной.
– И все?
Катон нахмурился.
– Чего уж больше! Ведь он объявил об этом в присутствии моей жены, которая тут же ушла к отцу.
– Час от часу не легче! – вскричал Друз, воздевая руки. – Присядь, Марк Порций, и выслушай все с начала до конца. Развод – это только начало.
Услышанное вызвало у Катона гнев, в сравнении с которым меркло недавнее негодование Друза. Порции Катоны только притворялись флегматиками, в действительности же все до одного, включая женщин, славились буйным нравом. Прошло немало времени, прежде чем Друзу удалось убедить его, употребив все красноречие, что если он убьет Цепиона или по крайней мере покалечит, это только усугубит беды Ливий Друзы. Удостоверившись, что негодование Катона улеглось, Друз отвел его к Ливий Друзе. Стоило ему увидеть, как они смотрят друг на друга, как все сомнения насчет глубины связывающих их чувств, какие только могли у него быть, мигом растаяли. Любовь, сметающая все преграды! Бедные, бедные…
– Кратипп, – обратился он к управляющему, оставив влюбленных наедине, – я снова умираю от голода! Я намерен немедленно приступать к ужину. Будь добр, оповести об этом Сервилию Цепион!
Однако его жена предпочла поесть в детской, где Сервилия, рухнув на кровать, заявила, что отказывается от еды и питья: пусть ее отец узнает, что она умерла, – тогда он пожалеет о содеянном.
Друзу пришлось брести в столовую в одиночестве. Как ему хотелось, чтобы поскорее кончился этот проклятый день! Он очень надеялся, что ему никогда в жизни больше не доведется испытать ничего подобного. Вздыхая в предвкушении трапезы, он прилег на ложе.
– Что я слышу? – донесся голос из дверей.
– Дядя Публий!
– Так в чем тут у вас дело? – спросил Публий Рутилий Руф, сбрасывая сандалии и отсылая жестом слугу, вознамерившегося обмыть ему ноги. Устроившись на ложе рядом с Друзом, он подпер ладонью свою любопытную физиономию, на которой присутствовала также симпатия и тревога, что не позволяло на него
