Сулла бросил в рот миндальный орешек и, прежде чем заговорить, некоторое время жевал.
– Славное вино, Гай Марий, – одобрил он, наполняя свой кубок из кувшина и отпуская слуг. Потом он разбавил вино водой.
– О, прекрати его дразнить, Луций Корнелий! – призвал его Марий. – Публий Руцилий – самый отчаянный сплетник в сенате.
– С этим я готов согласиться, только и ты должен признать, что иначе мы не получали бы в Африке и Галлии столь забавные письма, – улыбнулся Сулла.
– Кто? – вскричал Рутилий Руф, ре желая отступать.
– Лициния Минор, младшая дочь нашего претора римских граждан, Луция Лициния Красса Оратора собственной персоной.
– Да ты смеешься! – отпрянул Рутилий Руф.
– Вовсе нет.
– Но она совсем ребенок!
– Я слышал, что накануне свадьбы ей как раз стукнуло шестнадцать.
– Чудовищно! – промычал Марий, сводя брови.
– О, этому нет оправдания! – искренне опечалился Рутилий Руф. – Восемнадцать – возраст для замужества, и ни днем раньше! Мы – римляне, а не восточные дикари, охотящиеся за малолетними девчонками!
– Что ж, самому Поросенку немногим больше тридцати, – отмахнулся Сулла. – Что тогда сказать о жене Скавра?
– Чем меньше говорить об этом, тем лучше! – отрезал Публий Рутилий, беря себя в руки. – Учти, Красс Оратор заслуживает всяческого восхищения. В этой семейке хватило бы денег на сотню приданых, однако он все равно отлично выдает замуж своих дочек. Старшая выдана за Сципиона Назику – ни больше ни меньше, а младшую выдают теперь за Поросенка, единственного сыночка и наследничка. Я склонен осуждать скорее Лицинию: надо же, выйти в семнадцать лет за такого грубияна, как Сципион Назика! Представляете, она уже беременна!
Марий хлопнул в ладоши, подзывая слугу.
– Отправляйтесь-ка по домам, ты и ты! Раз беседа вырождается в бабьи сплетни, то, значит, все прочие темы уже исчерпаны. Беременна! Твое место – на женской половине, Публий Рутилий!
Все гости явились к Марию на ужин с детьми, и все дети уже спали, когда компания распалась. Держался один Марий-младший; остальных родителям пришлось увозить домой. На лужайку вынесли двое просторных носилок: одни для детей Суллы – Корнелии Суллы и Суллы-младшего, другие для троих детей Аврелии: Юлии Старшей (по прозвищу Лия), Юлии Младшей (по прозвищу Ю-ю) и юного Цезаря. Пока взрослые негромко переговаривались в атрии,[27] гурьба слуг осторожно перенесла спящих детей в носилки.
Мужчина, хлопотавший над юным Цезарем, показался незнакомым Юлии. Она напряглась и порывисто ухватила Аврелию за руку.
– Это же Луций Децумий! – выдохнула она.
– Он самый, – удивленно ответила Аврелия.
– Как ты можешь, Аврелия!
– Глупости, Юлия! Для меня Луций Децумий – надежная опора. Как тебе известно, мой постоялый двор нельзя назвать милым и респектабельным. Скорее, это притон воров, разбойников, разного сброда. Это продолжается уже семь лет. Мне не часто доводится выбираться из дому, но когда это происходит, Луций Децумий и двое его братьев всегда торопятся на мой зов, чтобы отнести меня домой. Между прочим, юный Цезарь спит очень чутко. Но когда им занимается Луций Децумий, он никогда не просыпается.
– Двое его братьев? – ужаснулась Юлия. – Ты хочешь сказать, что в твоем доме есть еще люди, подобные ему?
– Какое там! – презрительно бросила Аврелия. – Братьями я называю его подручных и прихлебателей по коллегии,[28] владеющей нашим перекрестком. – У Аврелии испортилось настроение. – Сама не знаю, зачем я посещаю эти семейные сборища, даже изредка. Почему ты никак не поймешь, что я отлично управляюсь со своими делами и вовсе не нуждаюсь во всех этих причитаниях?
Юлия не вымолвила больше ни единого словечка, пока они с Гаем Марием не улеглись, предварительно отдав все распоряжения по дому, отпустив слуг, заперев наружные двери и воздав должное троице божеств, покровительствующих любому римскому дому: Весте – богине очага, Пенату, ведающему припасами, и Ларам,[29] охраняющим семью.
– Аврелия была сегодня несносной, – молвила она.
Марий чувствовал себя усталым – теперь это случалось с ним куда чаще, нежели прежде, и вызывало у него чувство стыда. Вместо того, чтобы поступить так, как ему больше всего хотелось – перевернуться на левый бок и уснуть, он лежал на спине, обняв жену левой рукой, и участвовал в разговоре о женщинах и домашних проблемах.
– Что? – переспросил он.
– Не мог бы ты забрать Гая Юлия к нам домой? Аврелия превращается в старую весталку: она такая кислая, надутая, иссушенная. Вот именно, иссушенная! Этот ребенок – слишком большая обуза для нее.
– Какой ребенок? – промямлил Марий.
– Ее двадцатидвухмесячный сын, юный Цезарь. О, Гай Марий, это удивительное дитя! Я знаю, что время от времени дети, подобные ему, появляются на свет, но сама не только никогда не встречалась ни с чем подобным, но и не слышала, чтобы матери хвастались такими способностями у своих детей. То есть все мы, матери, счастливы, если наши сыновья узнают, что такое dignitas и auctoritas, когда отцы впервые берут их, семилетних, на прогулку по форуму. А эта кроха уже знает это, хотя еще ни разу не видала своего отца!
