Палата загудела. Гай Марий протянул руку к документу, и Скавр передал ему письмо. Присутствующие, не спеша, ознакомились с текстом, и каждый сам смог убедиться, что он подлинный и недвусмысленный.
– Кажется, нам предстоит война, – произнес Марий.
– С марсами? – удивился верховный понтифик Агенобарб. – Когда я говорил за Коллинскими воротами с Силоном, он сказал, что будет война – но ведь марсы не могут победить нас! У них нет достаточного количества людей, чтобы воевать с Римом! Те два легиона, которыми располагает Силон, – это все, что могли бы наскрести марсы.
– Это выглядит смешно, – согласился Скавр.
– Пока – да, – заметил Секст Цезарь, – но есть и другие италийские народы, замешанные в это дело.
Однако никто не мог поверить всерьез в объявление войны, включая и Мария. Заседание закончилось, решение так и не было принято, если не считать того, что все согласились с необходимостью уделять более пристальное внимание Италии – но не с помощью еще одной пары странствующих преторов! Сервий Сульпиций Гальба, претор, назначенный для «расследования италийского вопроса» к югу от Рима, получил указание ехать в Рим. Когда он прибудет, палата решит, какие действия следует предпринять. Воевать в Италии? Возможно. Но не теперь.
– Когда Марк Ливий был еще жив, я был абсолютно уверен, что война с Италией не за горами, – обратился Марий к Скавру после заседания. – Но теперь, когда его нет, я не могу в это поверить. Я спрашивал себя, не тот ли это вариант, на который он рассчитывал? И сейчас честно скажу – не знаю. Одни ли марсы здесь замешаны? Получается, что так! И все же – я никогда не считал Квинта Поппедия Силона дураком.
– Я готов повторить все, что ты сказал, Гай Марий, – согласился Скавр. – О, почему я не прочитал этот документ, пока Скатон был еще в пределах Рима? Боги играют с нами, я явственно чувствую это.
Разумеется, время года «работало» против любых сенаторских замыслов, затеваемых вне Рима, невзирая на то, сколь серьезны и головоломны они были. Никто не хотел принимать решений в момент, когда одна пара консулов почти закончила свой срок, а новая пара еще только пробовала свой курс относительно сенатских объединений.
Поэтому внутренние проблемы занимали основное место как в сенате, так и на форуме в течение всего декабря. Самые обычные дела, близкие и исключительно римские, легко оттеснили марсийское объявление войны. Среди таких повседневных вопросов был вопрос о вакансии жреческого места Марка Ливия Друза. Даже много лет спустя верховный понтифик Агенобарб все еще чувствовал обиду из-за того, что это место досталось не ему, а Друзу. Поэтому он поспешил выдвинуть на этот пост своего старшего сына, Гнея, ранее обручившегося с Корнелией Цинной, старшей дочерью патриция Луция Корнелия Цинны. Понтификат, разумеется, предназначается для плебеев, поскольку Друз был плебеем. К моменту, когда список кандидатов был завершен, он читался как плебейский свиток почета. В него был включен Квинт Цецилий Метелл Пий по прозвищу Поросенок, еще один человек, в котором тлел огонек негодования, поскольку место его отца в результате выборов ушло к Гаю Аврелию Котте. И в самый последний момент глава сената Скавр ошеломил всех, добавив патрицианское имя – Мамерка Эмилия Лепида Ливиана, сводного брата Друза.
– Это незаконно по двум причинам, – проворчал верховный жрец Агенобарб. – Во-первых, он патриций, во-вторых, он из рода Эмилиев, а ты уже являешься понтификом, Марк Эмилий, и это значит, что еще один Эмилий не может к ним принадлежать.
– Ерунда, – резко возразил Скавр. – Я выдвинул его не как приемного Эмилия, а как брата умершего жреца. Мамерк тоже Ливий Друз, и я считаю, что он должен быть выдвинут.
Коллегия жрецов-понтификов в конце концов решила, что Мамерк в этой ситуации может считаться Ливием Друзом, и допустила, чтобы его имя было присоединено к списку кандидатов. Скоро всем стало ясно, как любили выборщики Друза; Мамерка поддержали все семнадцать триб, и он унаследовал жреческое место своего брата.
Более решительно – или так казалось в то время – повел себя Квинт Варий Гибрида Сукроненс. Когда новая коллегия плебейских трибунов приступила к своим обязанностям на десятый день декабря, Квинт Варий немедленно выдвинул закон о государственной измене, по которому подвергались преследованию все граждане, поддерживавшие предоставление гражданства италикам. Все девять его коллег немедленно наложили вето даже на обсуждение этого акта. Однако Варий, извлекший урок из мятежа Сатурнина, заполнил комицию продажными низкопоклонниками и преуспел в устрашении остальных ее членов, заставив их снять свои вето. Он сумел так запугать оставшуюся оппозицию, что к новому году был создан специальный суд. Все римляне стали называть его комиссией Вария, и он был уполномочен судить только тех людей, которые поддерживали предоставление гражданства италикам. Суд толковал законы гибко и неопределенно, в результате каждый мог быть привлечен к ответу. Его жюри состояло исключительно из всадников.
– Он использует суд для преследования своих собственных врагов, а также врагов Филиппа и Цепиона, – говорил глава сената Скавр, который не скрывал своего мнения. – Подождите и увидите! Это один из самых позорных законов, из всех когда-либо навязанных нам!
То, что Скавр был прав, Варий доказал выбором своей первой жертвы. Ею оказался чопорный формалист, крайний консерватор Луций Аврелий Котта, бывший претором пять лет назад. Он доводился сводным братом Аврелии со стороны ее отца. Котта никогда не был горячим сторонником гражданства для италиков, но склонен был поддержать его, как и многие другие, в то время, когда Друз яростно боролся за него в палате. И одной из причин этого было его отвращение к Филиппу и Цепиону. Но тогда он совершил ошибку, проигнорировав Квинта Вария.
Луций Котта, старший в своем роду, прекрасно подходил на роль первой жертвы комиссии Вария – его положение не было столь высоким, как у консуларов, бывших консулов, и не столь низким, как у педариев, сенаторов без права выступления. Если бы Варий добился его осуждения, его суд стал бы орудием террора для сената. Первый день слушания показал, что судьба Луция Котты предрешена, потому что среди присяжных было полно его сенатских ненавистников, а попытки защиты отвести состав жюри были отклонены Председателем суда, чрезвычайно богатым всадником-плутократом Титом Помпонием.
– Мой отец неправ, – сказал молодой Тит Помпоний, стоявший в толпе, которая собралась, чтобы посмотреть, как комиссия Вария приступает к работе.
Его собеседником был еще один член группы юридических помощников Сцеволы Авгура, Марк Туллий Цицерон, который, будучи моложе Помпония на четыре года, казался старше его на сорок лет по интеллекту, если не по здравому смыслу.
– Ты так считаешь? – спросил Цицерон, который тянулся к молодому Титу Помпонию после смерти сына
