Однако сейчас он был спокоен и доволен. Пусть он не нашел магического камня, но сам этот факт казался ему подтверждением того, что шемит Сирам на верном пути и, быть может сегодня, завтра или послезавтра разыщет драгоценный талисман. Были и другие причины, чтоб испытывать довольство: демон уничтожен, пусть с божественной помощью, но все-таки его рукой, а Хадрат, жрец Асуры, вновь доказал свою преданность и верность. Жаль, конечно, что Хадрат не нашел талисмана, зато он сделал хорошее предсказание. Доброе, хоть и удивительное!
Конан как раз размышлял об этом, когда Альбан ввел в приемный покой ювелира. Фарнан повалился на колени у самого порога да так и пополз к королю, подметая пол краем туники. Лицо его показалось Конану странным; радость и страх отражались на нем, так что выглядел Фарнан подобно жалкому куску угля в бесценной золотой оправе.
Он дополз до Конана и, на кхитайский манер, ткнулся лбом в пол.
– Что скажешь? - произнес король.
– Великая радость посетила мой дом, государь! Сын мой исцелился! Сам! Без всякого лечения, без знахарей и колдунов, без зелий и бальзамов, и без созерцания божественного талисмана!
– Хорошо! Выходит, суд Митры свершен, и я был прав, когда отдал тебя в руки бога. Коль ты чист перед ним, то чист и передо мной, Фарнан.
– Не совсем, повелитель, - теперь на лице ювелира было больше страха, чем радости. - Сын мой здоров, и это не только знак благоволения Митры, но и его приказ повиниться перед тобой.
– Повиниться? Ну, винись, - сказал Конан, нахмурив брови и пытаясь сообразить, какие еще грехи перед аквилонским престолом и властью короля числятся за Фарнаном.
Ювелир облобызал носки его сапог.
– Прости, государь, прости меня, неразумного… Тот рубин, что я огранил для койфита Лайоналя, был не первой из подделок… Полгода назад мне принесли камень, прекраснейший из самоцветов, багровый, большой, совершенный, без трещин и пороков… И я, прельстившись деньгами, сделал из него точную копию божественного Сердца… Прости!
На мгновение Конан застыл с раскрытым ртом, а после, справившись с изумлением, подошел к креслу и вытащил из-под него шкатулку. В этот ларец, вернувшись вчера от Хадрата, он спрятал отнятый у демона камень - самый первый из фальшивых талисманов, который был обнаружен в сокровищнице во время пленения сира Лайоналя.
Подойдя к ювелиру, Конан приподнял его за шиворот и вложил рубиновую сферу в дрожащие пальцы.
– Этот?
– Этот, - подтвердил Фарнан, внимательно осмотрев камень. - Понимаешь, мой государь, никто не отличит искусную подделку от истинного талисмана, кроме изготовившего ее мастера. Этот кристалл помнит тепло моих рук… а я помню его цвет, все переливы оттенков, каждую грань, которой касались мой резец и шлифовальный круг… Да, это тот самый камень!
Важные сведения, подумал Конан. Выходит, этой подделкой вор заменил настоящий талисман, потом ею завладела демоническая тварь - с помощью кхитайца! - а вчера камень перебрался из золотой шкатулки в подземелье в ларец под креслом аквилонского короля. Забавные приключения! Но самым важным в них было то, что ювелир Фарнан трудился над этим самоцветом полгода назад. Вор, несомненно, был человеком предусмотрительным и приготовил фальшивый талисман задолго до того, как решил воспользоваться им.
– Кто твой заказчик? - грозно вопросил Конан, глядя на скорчившегося у его ног ювелира. - Для кого ты огранил камень?
– Не знаю, великий государь… клянусь жизнью сына, не знаю! Тот человек был закутан в плащ с ног до головы, не открывал лица, и голос его показался мне нарочито искаженным… Но выглядел он невысоким, хрупким и изящным, и пахло от него приятно… Рядом с ним казалось мне, что я попал в благоухающий сад Митры.
– Почему он выбрал тебя?
Ювелир в смущении потупил взгляд.
– Видишь ли, владыка, знающие люди говорят, что я - один из лучших мастеров…
– В Тарантии?
– Нет, во всем подлунном мире… Прости мою самонадеянность, но таково мнение людей. Равные мне мастера есть только в Офире, в Заморе и, по слухам, в Кхитае… Только мы четверо могли бы подделать талисман, либо увидев камень воочию, либо взглянув на его изображение.
– Ручаешься в том? - спросил Конан.
– Своей головой, повелитель! Если ты, конечно, ее мне оставишь…
– Оставлю! Ты достоин наказания, ювелир, но Митра простил тебя, послал тебе знак, и ты повиновался его божественной воле… И тем заслужил награду! Твоя вина и твой добрый поступок уравновешивают друг друга, и потому я говорю тебе: живи! Живи, трудись над изумрудами и жемчугами, над сапфирами и алмазами, над аметистами и янтарем, но пусть твой резец и шлифовальный круг не коснуться больше рубинов! Я сказал!
– Ты справедлив, государь, - произнес Фарнан, поднимаясь с колен. - Справедлив и милостив! Ты - солнце, взошедшее над Аквилонией! Ты - звезда надежды нашей! Ты - огонь мудрости! Ты…
– Хватит слов! Иди! - Конан повелительно взмахнул рукой.
Оставшись в одиночестве, он опустился в кресло, подпер массивный подбородок кулаком и задумался. Он не медля хотел бы отправиться к шемиту и обсудить с ним все случившееся вчера и сегодня утром; с другой стороны, было бы разумно дождаться Паллантида. Капитан Черных Драконов быстр и решителен; время он тянуть не станет и вернется во дворец к обеденной трапезе.
Но найдет ли он стигийца? И что вызнает у него?
Хитроглазый Альяс, летевший впереди, вдруг осадил коня и, привстав в седле, вытянул руку, указывая на небольшой старенький и покосившийся на бок домишко.
– Вот он, мой господин! Переулок Вздохов, семнадцатый дом от перекрестка по левую сторону! Та самая хибара!
Легким кивком Паллантид велел проводнику посторониться, подъехал к двери и неторопливо спешился. Десяток гвардейцев, стараясь не громыхать доспехами, оцепили дом; другие, не слезая с коней, принялись разгонять любопытных. Вблизи это строение показалось капитану стражи еще древнее, чем издалека. В окнах темнели ошметки бычьего пузыря, с крыши свисала какая-то дрянь - по всей видимости, прутья и перепревшая солома из гнезда аиста, поселившегося там; в стене, сплошь покрытой желтоватым, высохшим на солнце мхом, зияли глубокие трещины, а обе ступеньки ветхого крыльца были проломлены, и в дырах росли огромные лопухи. Неподобающая обитель для стигийского мага, подумал Паллантид, толкнул ногой низенькую дверь, болтавшуюся на ржавых петлях, и, согнувшись, вошел внутрь. Альяс юркнул следом.
Либо тут никто не жил, либо обитала самая мерзкая и грязная гиена в подлунном мире. На земляном полу валялись осколки глиняных кувшинов и кружек, тряпки, кости с огрызками жил и засохшие корки. Посредине громоздился трехногий стол; его четвертая ножка лежала рядом, серая от пыли. Впрочем, пылью здесь было покрыто все - и громадные покосившиеся табуреты, и дубовый топчан, на котором могли бы поместиться три бритунских наемника со своими подружками, и полки с растрескавшейся посудой… Паллантид наморщил нос и хмыкнул. Хозяина этой лачуги вполне можно было бы переселить в королевский зверинец, в клетку к самым грязным тварям вроде краснозадых дарфарских обезьян!
Он негромко свистнул и замер, прислушиваясь; Альяс за его спиной почти не душал. Нет ответа! Однако чутье, никогда не подводившее Паллантида, подсказывало, что в доме кто-то есть - зверь или человек, но какое-то живое существо, быть может, спрятавшееся или погруженное в дремоту.
Пробормотав проклятье, капитан Черных Драконов снова свистнул, погромче. В ответ за стеной раздалось неясное урчание или храп; то ли там кого-то душили, то ли под ножом мясника расставался с жизнью годовалый кабанчик. Паллантид выхватил свой широкий прямой меч, кивнул Альясу и решительно двинулся в соседнюю комнату.
Там, на огромном топчане, родном брате первого лежбища, валялось нечто храпящее и стонущее, что- то неопределенных очертаний, продолговатое и длинное, заваленное грудой тряпья - будто бревно,
