мир вокруг и мой собственный мир, умещается на одной флэшке. Тогда зачем полторы тысячи дисков мозолят мне глаза и отвлекают от важного. Жир поплыл! Жир начал испаряться!
Затем меня начало тошнить во время ужинов, как беременную женщину. Обычно это происходило за сигарным десертом, между второй и третьей рюмкой Bas Armagnac Napoleone, когда разговор в дружеской компании менеджеров и заказчиков переходил на обсуждение деталей будущих контрактов. Пока мне хватало сдержанности, чтобы добежать до туалета и выбросить из себя только что поглощенный ужин, не испытав, впрочем, никакого облегчения. Но каждый день список ресторанов, закрывавших для меня свои двери, увеличивался.
Оставались еще поездки по городу, эти гонки против ветра, наперегонки с ветром, которые я всегда любил. Горящая Москва, бриллиантовая помойка роскоши, нищеты, амбиций, красоты, порока ласково купала меня в неоновых волнах. Мне пришлось расстаться с водителем Стасом, потому что уже не мог платить ему прежнюю зарплату. Я сел за руль и погнал по проспектам! Но правила дорожного движения, одно за другим, забывались, испарялись из головы вместе с жиром. Я и Правила?! Ты когда-нибудь встречала более отвратительное сочетание? Вот я превысил скорость, вот пересек двойную сплошную, вот развернулся в неположенном месте… Вот я поехал по встречной на красный сигнал светофора и – Краш! Бьюик вдребезги! Мой милый друг! Прощай, ты был мне дорог! Я оплакал его…
Зато я начал дышать. Я больше не задыхался бессонными ночами у распахнутых окон. Я почувствовал вкус воздуха. Он пах сыростью, травами, замороженными грибами, спелым ананасом и бензином.
Зато я начал слышать… Я услышал музыку! Столько лет, исполняя музыку на сцене, я наконец ее услышал! Тоненьким ручейком она просочилась сквозь жировые торосы, немного озорная, местами сентиментальная, живая… Под старую корейскую гитару я сочинил «Фонограф» и «Нищего», удивленно покачивая головой: «Так вот, значит, что во мне такое есть… А я и не знал». Я начал становиться музыкантом после стольких лет, в течение которых считался музыкантом!
На Кампо деи Фьори темнеет. Моя задумчивость гасит солнце. Я снова делаю знак официанту.
– Сеньору как всегда? – он склоняется с оскорбительной учтивостью. Они никогда не думают о том, что эта вежливость может быть оскорбительна. Ведь они не станут так себя вести со своими. А со мной ведут. Потому что я – чужой.
– Да, как всегда, и побольше бумаги! – я поднимаю голову, осматриваюсь вокруг, игнорируя туристов, жонглеров, фокусников, мимов, и упираюсь взглядом в памятник Джордано Бруно – невысокую шишку в центре площади. Просвещенного Джордано сожгли здесь, на этом самом месте… Забавно, сидеть на инквизиторском пепелище и писать письма Королеве…
29 июля 2007 года
Он, как обычно, приносит мне ром, сигару и почтовые открытки вместо листков бумаги.
– О! Ю лук лайк Винсент Галло! – восклицаю я при виде его физиономии благородного арабского скакуна с орлиным клювом. Сегодня я сижу в другом кафе на той же Кампо Деи Фьори, и этот официант обслуживает меня впервые. А еще впервые за последние три дня мне хочется поговорить с человеком. Поднос в руках человека заметно вздрагивает.
– Синьор! Синьор знает Винсента Галло? Какое счастье! Винсент Галло – мой любимый артист, мой кумир! Из-за него я захотел стать актером! Меня зовут Лука, я учусь на актерских курсах при «Чинечитта», а здесь… подрабатываю… я вообще-то не из Рима… из Вероны.
– Как поживают старики Монтекки? – интересуюсь исподлобья, но Лука как заклинание способен повторять лишь одно имя. Винсент-Винсент-Винсент!
– Знаю ли я Винсента Галло? – этой ночью я впервые нормально выспался за все время здесь в Италии. Мне снился маленький уютный ресторан, я сижу за столиком, жду консоме… Неожиданно ко мне подсаживается странная пара – мама с дочкой лет пяти. Мать извиняется и сообщает, что она – гадалка. Не нуждаюсь ли я в предсказании? Я вежливо благодарю и отказываюсь. Тогда она выбегает из ресторана, оставив дочь за моим столиком. Пока я раздумываю, что делать с девочкой, которая молча продолжает царапать что-то на салфетке, у одного из посетителей за соседним столом начинается приступ эпилепсии. Он вскакивает и начинает кружиться по залу, размахивая руками, задевая стулья и посуду. Грохот мебели! Звон разбитых бокалов! Все окружающие в панике бегут со своих мест и пытаются увернуться от эпилептика, будто на кончиках его пальцев – смертельный вирус. Я не успеваю. Эпилептик рвется ко мне и касается моей шеи. Девочка, не обращая на нас внимания, продолжает царапать салфетку. В этот момент в дверях ресторана возникает мать девочки, и я отчетливо вижу, как эпилептик подмигивает ей. А затем шепчет мне в самое ухо: «Жы-Шы… Ты свободен!»… Этот сон, вместо того чтобы испугать, навеял покой, я выспался, и меня снова одолевает соблазн побыть кем-то другим. Хоть немного…
– Конечно, я знаю Винсента Галло! – бодро отзываюсь я, – мы бухали с ним в прошлом месяце, во время Московского кинофестиваля!
Поднос чуть не вываливается из рук Луки. Его лицо оживает, освещается, будто он – паломник, и вот – впереди показалась Земля Обетованная!
– Не может быть… Вы видели его… Вы говорили с ним…
– Да, как с тобой сейчас! Нормальный парень! Без закидонов. Посидели, выпили в «Турандот», есть такой кабак в Москве, потом поехали кататься… Знаешь ли ты, Лука, как это здорово – кататься по ночной Москве? Это как… по огромной съемочной площадке с кучей декораций! Тут – триллер снимают, здесь – исторический боевик! Направо – комедия, налево – драма! Пиротехника, спецэффекты, массовка… И все – костюмно, зрелищно, с огромным производственным бюджетом! Вот и мы катались с Винсентом, – девчонки, мальчишки, легкие допинги… сам понимаешь… – все это я говорю ему, по-вавилонски перемешивая русские, английские, итальянские слова, но он понимает. По глазам видно.
– Вы… Мне так важно поговорить с вами… Не могли бы вы встретиться со мной вечером… когда я закончу смену?
– Без проблем. У меня полно времени.
– Спасибо. Спасибо вам! – Лука наконец расставляет приборы с подноса на столик, – в девять часов! Ровно в девять!
– Да я никуда не собираюсь уходить. Здесь до девяти посижу или – в соседнем кафе. Подгребай.
Лука убегает, подпрыгивая и восторженно жестикулируя. Я снова остаюсь один на один, с этой площадью, туристами, мимами, музыкантами, черным ромом и моими черными мыслями. С Ней! Я опять остаюсь наедине с Ней! Кажется, памятник мученику Джордано сочувственно подмигивает мне.
Я здесь только из-за нее! Только из-за нее! Чтоб ее! Чтоб у нее… все было хорошо!
Еще полгода назад для меня на свете не существовало людей, ради которых я мог бы бросить дела, собрать последние деньги, получить отказ в итальянской визе, – почему, кстати? Припомнили, что дед высмеивал д’Аннунцио, выполняя коммунистический заказ? – Дичь! Напрячь все свои связи, сделать в кратчайший срок визу французскую, прыгнуть в самолет в обнимку с единственным другом Джеком Дэниэлсом, прилететь в парижский аэропорт «Шарль де Голль», юркой змейкой обежать чернокожих стюардов и югославских секьюрити по направлению к стойке авиакомпании «Alitalian», купить билет на самолет, взлетающий через полтора часа и, наконец, приземлиться в римском аэропорту «Fumicini», между морем и развалинами, которые кто-то до сих пор почитает вечными. Да! Я сделал все это, потому что уже не мог без Нее! Она здесь…
Во всем происходящем была виновата Она. Которая изменила мне, но изменила и меня! Которая подарила мне чувство, – самое настоящее из того, что случалось в моей жизни. И это чувство, подобно камертону, начало настраивать мою жизнь, удаляя из нее фальшивые ноты.
Санта-Боуи как-то нашептал одному кренделю из «Зигзага»: «Попытайся сделать каждый момент своей жизни самым счастливым, а если не получается, попытайся понять почему». А ему об этом как-то нашептал тибетский друг, Чими Йунгдонг Римпоче. Санта-Боуи и пришелец с Тибета… Такая парочка не может лгать!
15 августа 2007 года
Как ты там, Королева? Прости, что не писал. Неделю назад я даже не мог разговаривать, а сегодня попробовал взять карандаш. И удержал. Итальянская медицина творит чудеса!
Вокруг белые стены и букетик синих цветов на тумбочке… Я не мог говорить, не мог двигать руками и лишь слегка мог шевелить ногами… Говорили, что у меня – шок и я перестану узнавать знакомых… Я
