соблюдаться еврейской общиной, обосновавшейся в Йемене после 70 года н. э. Академический консерватизм, побудивший меня раньше смотреть на фалашей как на потомков эфиопов, обращенных этими йеменскими евреями, стал вызывать подозрения. Если говорить начистоту, то несоблюдение Хануки подсказывало только один разумный вывод: фалаши обратились в иудаизм до 164 года до н. э., и, значит, он пришел к ним не из Йемена, а из другого места.
Далее я изучил вопрос о празднике Пурима, который, как обнаружил Флад, эфиопские евреи также не соблюдали. Этот праздник, как я узнал, также отмечался уже со II века до н. э. На самом деле он может иметь и более раннее происхождение: отмечаемые им события имели место в середине V века до н. э, и несколько специалистов, с которыми я консультировался, высказывали предположение, что его соблюдение стало весьма популярным ужа к 425 году до н. э. Это указывает на интересную возможность, в существовании которой явно был убежден Флад: что фалаши оказались изолированными от основного русла мирового иудаизма задолго до этой даты, быть может, еще в VI веке до н. э.
Во мне крепло ощущение того, что разрыв между абиссинской легендой и историческим фактом стремительно сокращается: пятьсот лет до Рождества Христова в конце концов удалено лишь на четыреста лет от Соломона. Становилось все вероятнее, что иудаизм фалашей пришел в Эфиопию в начале времен Ветхого Завета, как всегда и утверждали «Кебра Нагаст» и сами фалаши. Если так оно и было, то напрашивался очевидный вывод: история доставки ковчега Менеликом в Эфиопию заслуживает гораздо более серьезного к себе отношения, чем проявлялось до сих пор академиками.
По этому пункту я нашел новое подтверждение в рассказе другого миссионера XIX века — Генриха Аарона Штерна, который сам был обращенным в христианство немецким евреем. Он путешествовал и работал в Эфиопии вместе с Фладом и опубликовал в 1862 году собственный труд «Странствия среди фалашей Абиссинии».
По мере чтения этого трехсотстраничного тома у меня появилась крайняя антипатия к автору, оказавшемуся высокомерным, жестоким и беспринципным вербовщиком новообращенных, совершенно не уважавшим культуру и обычаи людей, среди которых он работал. В целом же я почувствовал несостоятельность и невразумительность его описаний религии и образа жизни фалашей. Поэтому, прочитав лишь половину книги, я ощутил омерзение к ее автору.
Но вот на странице 188 я обнаружил нечто интересное. Здесь, после утомительного описания абсолютного запрета, существовавшего среди фалашей, на «браки с представителями иных племен и иного вероисповедания» Штерн утверждает, что эфиопские евреи соблюдали верность закону Моисея, «в соответствии с которым они строили свой культ». Затем он добавляет:
Хотя в тот момент мои общие познания иудаизма были ограниченными, если не сказать хуже, мне все же было известно, что нигде в мире современные евреи не практикуют уже приношение животных в жертву. Я не имел представления о том, сохраняется ли этот древний обычай среди фалашей в конце XX века. Однако рассказ Штерна ясно указывал на то, что он еще соблюдался сто тридцать лет назад.
Продолжая свое описание жертвенника, немецкий миссионер отмечает:
Я вдруг обнаружил, что жалею о том, что Штерн избежал наказания за покушение на святое место 22. В то же время я не мог не быть благодарен ему за привлечение моего внимания к практиковавшемуся фалашами жертвоприношению. Это был своеобразный ключ, который заслуживал исследования, ибо мог дать другой ключ, а именно: ко времени, когда эфиопские евреи отделились от основного течения своих единоверцев.
Я посвятил немало усилий изучению малоизвестной темы иудаистского жертвоприношения во времена Ветхого Завета. Картина, которая в конце концов обрела очертания в тумане ученых изысков, предстала в виде постоянно развивавшегося института, возникшего как простое приношение Боту, которое мог сделать кто угодно — жрец или мирянин и практически в любом месте, где стоял местный храм. Такое состояние относительной неурегулированности начало, однако, изменяться после исхода из Египта около 1250 года до н. э. Во время странствий евреев по Синайской пустыне и был сделан ковчег завета и укрыт под походным тентом или шатром». С тех пор все жертвоприношения делались у входа в этот шатер, и любой нарушитель нового закона должен был быть наказан изгнанием:
Я узнал, однако, что этот запрет был не таким уж абсолютным, как казался. Главная цель этого кодекса состояла не в отмене жертвоприношения в местных храмах в любых обстоятельствах, а, скорее, в обеспечении проведения этого ритуала в централизованном национальном центре вероисповедания,
К 950-м годам до н. э. построенный Соломоном в Иерусалиме храм сменил Шилох в качестве национального религиозного центра. Имеются, однако, свидетельства того, что жертвоприношения делались время от времени и в других местах, особенно среди евреев, живших далеко от столицы. И только при правлении царя Иосии (640–609 гг. до н. э.) начал строго навязываться всеобщий запрет на все виды жертвоприношения вне храма.
Этот запрет воспринимался настолько серьезно, что евреи вроде бы даже не пытались делать жертвоприношения и десятилетия спустя после разрушения храма Навуходоносором в 587 году до н. э. Более ранний обычай пользоваться местными храмами при отсутствии национального центра отправления церковных служб был; похоже, безвозвратно утрачен. Все очень просто: раз нет храма, нет и жертвоприношений.
После возвращения из Вавилонского пленения в Иерусалиме был построен второй храм, и был восстановлен институт жертвоприношений исключительно при нем. Одновременно проводился в жизнь полный запрет на местные жертвоприношения, и ему, похоже, подчинялись беспрекословно. Система централизованного жертвоприношения оставалась непоколебимой с 520 года до н. э., когда был освящен второй храм, и до 70 года н. э., когда он был разрушен до основания римским императором Титом.
Строительство третьего храма даже не планировалось, разве что группами, связывавшими эту мечту с приходом все еще ожидаемого мессии. Вследствие этого евреи повсеместно отказались от жертвоприношений.
