«двусмысленным» выражением лица, которое было трудно разгадать.
— Не забывайте, — продолжал Жаннэ, — что «Хвалебное» остается символом того, от чего мы отрекаемся; к тому же эта груда камней чересчур велика. Вы знаете мои взгляды. Можно мириться с собственностью в пределах, необходимых любому живому существу, для нас они сводятся к дому и саду. Но если территория увеличивается, это уже противоречит природе, это становится…
— Стоп! — не вытерпел Обэн. — Мы это знаем наизусть.
— Какие благородные у тебя чувства, Жаннэ! — язвительно заметила мадам Резо. — Твой отец, разумеется, не богач, но ведь он и не нищий. Одно время ему приходилось туго, но если ты и ел сухие корки, то лишь от сдобных булок… Кстати, эта груда камней не стоит и половины того, что нужно уплатить за виллу на берегу моря.
— Простите нас, матушка, — сказала Бертиль. — Мы говорим здесь все начистоту. И я тоже прямо поставлю два вопроса: хотим ли мы откупить это имение? Есть ли у нас для этого средства?
— Имеем ли мы на это право? — добавил я.
— То есть как это, право? — удивилась матушка.
Пришлось напомнить ее же собственное трюкачество:
— Прошу прощения, но нас было и остается трое братьев. Наследство получил один, который и продает имение. Это можно считать своего рода возмещением, и в таком случае Фреду тоже должно быть предоставлено слово.
— Понятно, в кого пошел Жаннэ, — заметила матушка, — но в известном смысле твоя позиция логична. Фред даст тебе благословение, вернее, он тебе его продаст.
— Мы еще не расплатились за дом в Гурнэ, — сказала Саломея. — Можем ли мы взваливать на себя еще один дом?
Толчками передвинув свой стул, бабушка оказалась рядом с внучкой.
— Ты носишь мой браслет, это мило с твоей стороны, — сказала она. — Я тебе скажу сейчас кое-что по секрету… Как заплатить? Очень просто. Я могу заранее выдать твоему отцу часть причитающегося ему наследства — ему придется платить мне только проценты, а основная сумма автоматически погасится после моей смерти. В конце концов, для меня это будет обыкновенное помещение капитала.
— Не стоит говорить о процентах и даже о содержании дома, — сказал Жаннэ. — Но там ведь нет ни воды, ни канализации, ни отопления — мы сможем жить в этом доме только после перестройки, хотя бы частичной. А такой расход нам не по карману…
— Возражение серьезное, — сказала мадам Резо. — Я уже подумала. Эту сумму вы у меня тоже займете.
Щедрость в сочетании с коварством! Матушку всегда страшила перспектива сокращения ее доходов. Она не усовершенствовала, даже не ремонтировала «Хвалебное», лишь бы не тратить на это капитала. Ссудив мне некую сумму, она будет жить в перестроенном доме и не потеряет при этом ни единого су из своей ренты. Какая мешанина у нее в голове! Во что бы то ни стало ей нужно спасти главную резиденцию семьи Резо: Марсель-то ведь от нее отказывается, с Фредом считаться нечего, так что последняя возможность это я. Надо любой ценой устранить постороннего покупателя, который, став хозяином, не потерпит ни порубки леса, ни сделок с антикварами. А быть может, ей нужно зачеркнуть прошлое, освободиться от тяготевшей над ней легенды? Наконец, нужно привлечь людей в «Хвалебное»: она больше не выносит одиночества, не в силах больше нести бремя своей кары. Напряженный взгляд матушки говорил об этом достаточно красноречиво: если от ее предложения, за которым скрывалась просьба, и не страдали ее капиталы, то явно страдала гордость.
— А там в реке есть рыба? — пропищал вдруг голосок Обэна.
Славный малыш пробил брешь в наших молчаливых размышлениях.
— Ну, рыбы-то хватает, — ответила мадам Резо. — От нее попахивает тиной, но твой отец, бывало, приносил мне полные сети: щук, угрей, ельцов.
— Ельцов? — повторил Обэн, очень заинтересовавшись, но не понимая кранского наречия.
— Ну, язей, если тебе так больше нравится, — объяснил я. — Особенно хорошо они ловятся на кузнечиков, которых надо помещать перед самым их носом, на поверхности воды.
— В сочельник ты будешь у нас, бабушка? — спросила Саломея.
— Я собиралась прикинуться дамой легкого поведения и заказала себе столик в «Красном муле», — сказала мадам Резо. — Но если вы меня приглашаете…
— Разумеется, — ответила Бертиль. — Так что мы решаем?
Мадам Резо сделала вид, что встает, снова села, снова приподнялась, опираясь на плечо внучки, и в конце концов опять уселась, вздыхая, словно обезоруженная. А я лишний раз убедился в том, до какой степени трудно определить, искренна она или хитрит или и то и другое вместе.
— Я предпочла бы не знать, кто высказался «за», а кто «против», заявила она. — У вас открытое или тайное голосование?
— Мне очень жаль, — сказала Бертиль, — но у нас каждый подписывает свой бюллетень — так получается откровеннее. А что до открытого голосования поднятием руки, то мы заметили, что при этом старшие оказывают слишком большое влияние на нерешительных… Ты хочешь что-то добавить, милый?
— Да, я хотел сказать, что, в сущности, здесь два вопроса. Первый — мы, кажется, только его и поставили — сводится к тому, откупаем ли мы «Хвалебное», невзирая на расходы, которые с этим связаны, и на то, как это может быть воспринято. Второй вопрос вытекает из первого и формулируется в нескольких словах: можно ли считать, что вы зачеркиваете разрыв, продолжавшийся между нами двадцать четыре года? Отрицательный ответ на первый вопрос вовсе не означает желания ответить отрицательно также и на второй. Сам я воздержусь.
— Признайся, папа, ты скорее «против»! — воскликнул Жаннэ.
— Он скорее «за», — возразила мадам Резо. — Это он только для очистки совести делает вид, будто подчиняется семейной демократии.
12
Обошлось без неожиданностей — один голос «против» подал Жаннэ. Четверо голосовали «за»: Бертиль («У каждого человека две ноги, у каждой семьи две линии родства», — сказала она мне потом), Саломея, Бландина (по примеру решительной матери, а не колеблющегося отца) и Обэн (побуждаемый чувством симпатии к язям, плавающим в речке Омэ). Один незаполненный бюллетень мой. Мадам Резо отказалась участвовать в голосовании:
— Свои решения я принимаю самостоятельно.
Как только результат был занесен в семейную книгу, она исчезла вместе с Саломеей и, несмотря на сильный холод, увлекла эту мерзлячку прогуляться. Пока недовольный Жаннэ вертелся вокруг меня и ворчал: «Во всяком случае, ноги моей не будет в „Хвалебном“, я издали видел, как они расхаживают под руку по бульвару Балл» и беседуют. Не слыша их, я заранее мог сказать, о чем идет речь, и Саломея подтвердила мне это часом позже. Мамаша настаивала:
— Неужели, внученька, нельзя получить от них хоть какое-нибудь официальное согласие?
Она была готова пожертвовать гораздо большим, чем я мог ожидать.
— А главное, скажи этому мальчику, что ты не без гроша. В случае надобности можешь на меня рассчитывать.
И, отступив перед спокойной откровенностью девушки, отвечавшей: «Послушай, бабушка, нельзя же быть такой старомодной; Гонзаго еще несколько лет не сможет жениться, у нас и в мыслях этого нет; мы любим друг друга, и достаточно…», — мадам Резо наконец сдалась:
— Ну что ж, ну что ж…
Под конец она совсем размякла и, вспомнив, быть может, какой-то грешок своей молодости, выказала перед девушкой почти полное безразличие к своему прошлому, к своим принципам:
— Ну что ж, я ведь хочу воспользоваться тем, что мне в жизни еще осталось. А ты пользуйся тем, что
