его с меня сняли, когда вели сюда, а также сорвали крест с моего облачения, — я ощущала себя как-то непривычно, существом из другого времени. Но прежняя Элэ была стойкой и отличалась в подсчете времени той же быстротой, с какой моряк прикидывает возможность приближения шторма, а не ждала покорно, как пленница, часа своей казни. Несмотря ни на что, необходимо было собраться с силами, пустить их в ход, правда, каким образом, я еще не знала.
Странно, что никто не пришел, не заговорил со мной. Странней всего, что не явился Лемерль — для того, чтобы оправдаться или чтобы выразить свое торжество. Пробило семь часов. Восемь. Должно быть, сестры собираются к вечерне.
Не этот ли ход событий он задумал? Чтоб убрать меня со сцены, пока его роль — какова бы она ни была, — не будет полностью сыграна? Была ли я все еще ему опасна? И если да, то чем? Из раздумий меня вывело какое-то дребезжание за дверью. Щелчок: как будто открылся подглядывающий глазок, затем стук, что-то бросили внутрь и оно, шумно подпрыгивая по твердому полу, замерло. В глазке света не было видно, и я не услышала никакого голоса, когда металлическая задвижка снаружи снова задвинулась. Я стала ощупывать земляной пол в поисках закинутого предмета, и наконец не без труда обнаружила деревянную тарелку, с которой скатился кусок хлеба.
— Постой! — я поднялась с тарелкой в руках. — Кто здесь?
Молчание. Но не слышно и удаляющихся шагов. Значит, тот, кто пришел, стоит за дверью, ждет и слушает.
— Антуана, это ты?
Из-за металлического люка я различила женское дыханье. Пять лет, проведенные в одном дортуаре, научили меня распознавать сестер по тому, кто как дышит. Это отрывистое, астматическое не могло принадлежать Антуане. Я поняла, что это Томасина.
— Сестра Томасина?
Я угадала. Послышался тихий вскрик, явно приглушенный рукой.
— Поговори со мной! Расскажи, что происходит!
— Нет, я... — Голос едва слышен, тоненький всхлип из темноты. — Я не выпущу тебя!
— Успокойся, — зашептала я. — Я и не прошу об этом.
Молчание. Потом снова плачущим голосом:
— Что тебе надо? Я... мне не разрешено с тобой разговаривать. Мне нельзя... смотреть на тебя.
— А то что? — ехидно спросила я. — Я превращусь в муху и вылечу в дырочку? Или нашлю на тебя бесенка и он вселится в тебя?
Она снова захныкала.
— Поверь, — сказала я, — если бы я была способна на такое, неужели я все время торчала бы тут?
Молчание. Она переваривала мои слова.
— Отец Коломбэн зажег жаровню. Демонам не пробиться сквозь дым. — У нее перехватило в горле. — Я больше не могу тут стоять. Я...
— Подожди!
Но было поздно. Я услышала, как шаги ее замерли в тишине.
— Черт подери...
Но все же для начала неплохо. Лемерль захотел меня упрятать, он перепугал беднягу Томасину до такой степени, что она даже не осмеливается разговаривать со мной. Что же такое он хочет скрыть? И от кого — от епископа или от меня?
Я принялась расхаживать по своей камере, заставляя себя съесть хлеб, принесенный Томасиной, хоть он был черств, да и голода я вовсе не испытывала. Я услышала, как прозвонил колокол к последнему ночному богослужению. У меня есть, возможно, часов шесть. Что делать? Расхаживая взад-вперед, я задавала себе один и тот же вопрос. Вырваться нет никакой возможности, пусть даже никто не сторожит меня снаружи. Помощи ждать не от кого. Никто не осмелится ослушаться отца Коломбэна. Если только... нет! Если бы Перетта хотела прийти, она бы уже давно пришла. Я утратила подружку в тот день у хлева, ей дороже Лемерль с его подачками. Это смешно, но именно она, как никто другой, сможет мне помочь. Тогда ясные глазки с золотым обводом были пусты, как у воробушка, безжалостны, как у ястреба. Нет, она не придет.
Как вдруг что-то заскреблось у двери. Тихо-тихо. И раздался приглушенный звук, будто совенок заухал.
— Перетта!
Луна взошла; сквозь вентиляционные прорези лился серебряный свет. В отблесках его на моих глазах чуть приоткрылась дверная прорезь, и я увидела в щели блестящие глазки Перетты.
— Перетта!
Радость накатила с такой силой, что я едва устояла на ногах. Со всех ног я ринулась к ней.
— Ты принесла ключи?
Полоумная девочка замотала головой. Я придвинулась ближе к люку, так чтобы дотронуться до ее пальчиков сквозь щель. В лунном свете ее кожа казалась призрачно-сизой.
— Нет? — Я едва сдерживала волнение при всем своем разочаровании — Перетта, где они? — Я старалась говорить как можно медленней. — Где ключи, Перетта?
Она повела плечами. Потом красноречивым жестом их выпрямила, правой рукой широко обведя вокруг своего личика: Антуана.
— У Антуаны? — с жадностью спросила я. — Ты говоришь, они у Антуаны?
Она кивнула.
— Послушай, Перетта, — я произносила слова ясно и четко. — Мне нужно выбраться отсюда. Мне нужно... чтобы ты... принесла ключи. Сможешь?
Она непонимающе смотрела на меня. В отчаянии я уже не могла сдерживаться, я громко взмолилась:
— Перетта! Ты должна мне помочь! Помнишь, что я тебе сказала... помнишь Флер? — Я уже плохо понимала, что говорю, в неукротимом желании достучаться до нее — Мы должны предупредить епископа!
При слове «епископ» Перетта резко дернула головку в сторону и загукала. Я уставилась на нее:
— Ты знаешь про епископа? Ты знаешь, что он приезжает? Тебе отец Коломбэн об этом сказал?
Снова ухающий звук. Перетта расплылась в улыбке.
— Он говорил тебе, что... — Нет, не так надо спросить. Я постаралась подобрать слова попроще: — Завтра ты уже в другую игру играешь? Новая шутка? — От волнения кулаки у меня сжались, ногти впились в ладони, косточки затрещали. — Надо подшутить над епископом?
Полоумная девочка издала зловещий хохоток.
— Какая шутка, Перетта? Какая это шутка? Какая?
Но она уже отворачивалась от меня, видно, потеряв интерес, внимание ее переключилось на какую- то иную мысль или тень, или звук, головка повернулась на один бок, на другой, как будто подчиняясь неведомому ритму. Одна рука медленно поднялась, чтобы задвинуть засов.
— Перетта,
Но ее и след простыл — ни единого звука, ни даже чуть слышного крика, ни взмаха рукой на прощанье. Уткнув голову в колени, я разрыдалась.
Должно быть, я снова задремала, потому что, когда очнулась, лунный свет померк, превратившись в зеленоватую мглу. В висках стучало, суставы затекли и тело пробирало холодом, ходивший по ногам ветер повергал в дрожь. Сначала я потянулась руками, потом вытянула ноги, растерла пальцы, чтобы восстановить кровообращение, и настолько была увлечена этим занятием, что сперва даже не придала значения сквозняку, которого прежде не чувствовала.
И вдруг увидала. Дверь была чуть приоткрыта, мглистый свет проникал в мою камеру. У входа стояла
