— Люди, — ответил демиург Шамбамбукли.
— Тю, люди, — присвистнул Мазукта, — было бы из-за чего… А что с ними такое?
— Они сотворили себе кумира и поклоняются ему.
— Кумира? Ты имеешь в виду, идола? Из камня или из глины?
— Да если бы! Глину не жалко, её много…
— Из золота?
— Из меня. Из меня сделали идола.
— О господи! — ахнул Мазукта.
— Вот именно, — кивнул Шамбамбукли.
— Привет! — сказал демиург Мазукта демиургу Шамбамбукли.
— Привет.
— Ты чего делаешь?
— Ничего.
— А-а… — протянул демиург Мазукта. — А зачем?
— То есть как, зачем? — удивился Шамбамбукли. — Чтобы потом из ничего сделать что-то. Я же демиург!
— Я и сам прекрасно знаю, зачем нужно ничего, — сказал Мазукта. — Я спрашиваю, зачем ты его делаешь? Купить нельзя?
— Да где же я куплю хорошее ничего? — возразил Шамбамбукли. — Уже в шести магазинах был, ничего там нет.
— А ты зайди в тот, что на углу, знаешь, такой, с черепичной крышей.
— А что там есть?
— Ничего.
— Правда?!
— Честное слово. И очень качественное ничего, смею заметить.
Шамбамбукли просиял.
— Очень хорошо. А то у меня ничего не получается. Почти.
— А ты из чего его делаешь?
— Как из чего? Из ничего.
— Из ничего ничего и не выйдет, — покачал головой Мазукта. — Закон природы. Сначала должно быть что-то, и вот ты над ним работаешь, работаешь, стараешься, и в итоге получается…
— Что?
— Ничего.
Шамбамбукли вздохнул.
— Значит, я все делал не так?
— Почему же? Ты делал так.
— Жалко. Думал, сделаю ничего себе, а вышло так себе…
— А что-то вышло?
— Да, немножко. Я сложил в ящик стола.
Мазукта заглянул в ящик и нахмурился.
— Но тут ничего нет!
— Как нет?! — подскочил Шамбамбукли. — А что же там есть?
— Да у тебя тут, приятель, настоящий хаос, — сказал Мазукта и задвинул ящик стола. — Запомни, ничего нельзя оставлять без присмотра. Оставишь где-нибудь на минутку — и всё, уже не найдешь потом ничего.
— А я думал, ничего не исчезает никуда. По закону сохранения.
— Это только в сказках, — отрезал Мазукта. — А у нас с тобой… не пойми чего.
Демиург Шамбамбукли позвонил демиургу Мазукте.
— Привет, это я.
На том конце повисло долгое, лет на двадцать, молчание.
— Мазукта, да ты что, всё еще сердишься?
— Сержусь.
— Да ладно тебе, давай мириться.
— Не хочу. Ты охаял мою работу.
— Но я всего лишь сказал…
— Ты сказал, что я сотворил неудачный мир. Было такое?
— Ну было. И что, из-за этой ерунды мы теперь…
— Это не ерунда!
— Ну хорошо, хочешь, я извинюсь?
— Не хочу.
Шамбамбукли вздохнул.
— Мазукта?..
— Ну?
— Я тут подумал…
— Ну?
— Знаешь, этот твой мир, он… ну… вообще-то ничего себе, нормальный такой. Очень даже.
Мазукта не ответил.
— Вполне так, знаешь… недурственный. Хороший, можно сказать.
Мазукта угрюмо молчал. Шамбамбукли опять вздохнул.
— А если честно, то это плохой мир. Но он всяко лучше доброй ссоры.
Демиурги Шамбамбукли и Мазукта вели неспешный теологический спор.
— А я говорю, что от людей добром ничего не добьешься, — сказал демиург Мазукта.
— Ты неправ, — покачал головой Шамбамбукли. — Я утверждаю, что на людей всегда можно воздействовать мягким убеждением.
— Только принуждением, — стоял на своем Мазукта.
— Нет-нет, насилие еще никогда не доводило до добра!
— А кто говорит про насилие? — удивился Мазукта.
— Ты.
— Я говорил про принуждение.
— Не вижу разницы.
— А ее, по большому счету, и нет.
Шамбамбукли озадаченно заморгал.
— Что?..
— Ну посуди сам. Люди — это ведь те же скоты, верно?
— Нет.
— Верно, Шамбамбукли, верно. На них, как на всякую скотину, можно воздействовать хорошей палкой. Рано или поздно они понимают, что выбора у них нет, и идут куда тебе нужно.
— Это насилие.
— Правильно. А принуждение — это когда ты запрягаешь их в повозку, а перед носом вешаешь вкусную морковку. Тогда они думают, что идут сами, куда хотят, за своей светлой недостижимой целью — а на деле, это ты их ведешь. И с куда большим комфортом.
— Ясно. Но люди — не скот.
— Спорим?
— Спорим.
— Ну хорошо… Возьмем, для примера, какой-нибудь мир.
Демиурги взяли какой-то мир.
