и, подняв в воздух, снова бросает в траву, она хватается за руку лежащей Юли, которая смеётся и тащит её к себе, они обе корчатся у дерева, строя рожи темноте, плюются травой и то коротко хохочут, то всхлипывают от слёз, Мария с дурным стоном перекатывается через Юлю, чувствуя её кости под собой, рвёт траву и катается по земле, издавая всякие звериные звуки, лицо её опутано волосами, на зубах хрустит земля, она ничего не понимает, но тело её бьётся и дёргается, пока силы совершенно оставляют её. Тогда она замирает, слушая, как колотится сердце. Юля лежит рядом с ней, рот её открыт и травы в нём уже нет. Волосы обнажили её шею с одной стороны, и на ней Мария замечает тёмное продолговатое вздутие, уходящее в голову и разбитое до крови.
— Тебе больно? — осторожно спрашивает её Мария.
— Нет, — отвечает Юля. — Когда били, было больно.
— Кто бил?
— Дядьки, — говорит Юля, почти не двигая ртом. — Затащили меня в машину, всё лицо замотали тряпкой, — медленно продолжает она, — так что еле дышать могла. Привезли сюда, били наотмашь по голове, потом ногами в живот. Потом долго делали гадость, до крови, а когда надоело, дали железякой по шее.
— И что дальше?
— Подохла, вот что. Мозги из меня вышибли.
— Но ты же живая, — возражает Мария.
— Ты полагаешь? Просто очень похоже.
— Так что, мёртвая?
— Я же тебе сказала.
— Ты — мёртвая?!
— Тц, хватит! — громким шёпотом говорит Юля, прижимая ладонь ко рту Марии. От ладони пахнет свежестью кладбищенской травы, слизняками и чем-то ещё. — Чего ты орёшь?
Мария умолкает, глядя на растущие за спиной Юли деревья.
— А я? — почему-то спрашивает она.
— Ты? Ты — живая. Чувствуешь, как от меня воняет?
— Да.
— Это потому, что я мёртвая. Я гнию. Ты боишься?
— Да, — тихо соглашается Мария.
— Хочешь вернуться домой, к маме и папе?
— Нет, — не очень уверенно говорит Мария, почему-то вспоминая, как Юля убила дядю Андрея, спокойно, чуть сожмурившись, чтобы кровь не попала в лицо.
— Ты разве раньше не замечала, как от меня воняет? — злобно скорчившись, говорит Юля. — Как от сдохшей собаки. Я гнию. И душиться не помогает. Ты когда спала со мной на чердаке, неужели не чувствовала вонь?
— Я думала, это мышка, — отвечает Мария.
— Это не мышка, — передразнивает её Юля. — И даже не зайчик. Ты когда-нибудь думала о том, что умрёшь?
— Да.
— А что будет потом?
— Не знаю. Наверное, ничего.
— Представь себе, что когда ты умрёшь, тебе будут делать гадость.
— Кто?
— Не знаю кто, но непохожие на людей.
— А ты?
— А я воскресла.
Смерть
Они молча лежат, распростёршись на траве возле железной могильной ограды. Ночное кладбище огромно, Марии кажется, что оно больше города, что город — это только спящий остров посреди мира мёртвых. Небо теперь спокойно и плоско, как воды пруда в безветренный вечер. Повсюду тёмным туманом стоит тишина. Марии представляется странным, что она ещё жива, а не умерла, как всё вокруг. Она отдельными картинами вспоминает свою прошлую жизнь, картины эти немы и покрыты бурым налётом времени, лица людей на них отретушированы до кукольного сходства.
— Юля, — тихо зовёт она.
— Что?
— А что они с тобой делали, там, у дерева? Что такое гадость?
— Ты действительно хочешь это знать?
— Да.
Юля рассказывает ей, что такое гадость. Мария поражена и долго обдумывает, как такое вообще может происходить.
— А какого они размера? — спрашивает она.
— Вот такие, — Юля показывает руками.
— Ой. А зачем они это делают?
— Им от этого приятно. И ещё они любят, чтобы тебе было больно.
Мария вспоминает, как отец её бил, и ей кажется, что ему тоже было приятно. Хотел ли он сделать с ней гадость? И почему не сделал?
— И что, все мужчины делают гадость? Это у всех так?
— Да.
— И все вокруг об этом знают? — Марии снова становится страшно оттого, в каком мире она жила до сих пор. Рано или поздно с ней должны были сделать гадость, а она ничего не знала про это, повсюду властвовал заговор молчания. Прошлое превращается в кошмар. Она тихо лежит, вытянувшись по траве, и медленно погружается в глубину этого кошмара, как ныряльщик с опущенным вниз лицом. Они все хотели только издеваться над ней, только видеть её мучения, а вовсе не желали ей добра. Она была тем котёнком, которого сбрасывали с крыши. Мария снова вспоминает дядю Андрея, его влажный язык, отупевшие глаза, тяжёлое дыхание, он был ведь будто пьяный, хотя ничего не пил, это проклятие гадости овладело им, превратило его в животное, он тоже хотел только одного: сделать эту ужасную, непостижимую вещь с Марией, с её телом, предназначенным вовсе не для того, хотел пытать её этим садистским, нечеловеческим способом, он хотел её боли и слёз. И дядя Андрей сам получил то, что хотел сделать Марии, его прибили, как бешеного зверя, теперь он никому больше не сможет сделать гадость. Если бы сейчас дядя Андрей валялся здесь, Мария ударила бы его ногой в лицо, она бы била его до тех пор, пока не расквасила бы ему рожу, потому что та дрянь, которую он хотел сделать с ней, не может быть искуплена даже смертью.
— Сволочь, — говорит она. — Дрянь поганая.
— Кто сволочь? — спрашивает Юля.
— Дядя Андрей.
— Не думай о нём. Его уже считай нет, — говорит Юля. — Его теперь в землю закопают.
— Всё равно сволочь, — с удовольствием повторяет ругательство Мария. Раньше ей не разрешали ругаться, и она вообще не понимала, зачем знает подобные слова.
— Хочешь, пойдём ещё одного прибьём?
Мария поворачивает голову и смотрит на Юлю, но та не смеётся.
— Так что, пошли? Боишься?
— Нет, — отвечает Мария, но губы её противно дрожат.
— Я буду убивать, — говорит Юля. — Я. Ты будешь только смотреть, — она вдруг улыбается какой-то ясной, ласковой улыбкой, и тихо смеётся, и Мария, сама не зная почему, тоже смеётся, вытирая запястьем
