Катя спускается с лестницы, искоса глядя на неподвижное тело Зины. Кофта доходит ей с одной стороны до согнутого затылка, едва прикрытого стрижеными тёмно-рыжими волосами, сбитыми набок, так что прижатое листообразное ухо теперь совершенно обнажено, а с другой — до начала поджатых бёдер, а голые икры Зины лежат прямо в грязи. Подойдя поближе, Катя замечает, что в волосы Зины замешалась густая тёмно-багровая масса.
— Мёртвых видела? — спрашивает её Ольга Матвеевна. — Она уже мёртвая. Не дышит, не чувствует ничего. Смотри, — она вдруг с размаху пинает Зину сапогом по спине. От удара тело девочки вместе с участком ватника сдвигается по земле. — А ну пни её.
Стиснув зубы, Катя что есть силы пинает Зину сапогом. Та не издаёт ни звука, только вздрагивает.
— Ты видела, как я её убила?
— Видела.
— Это было быстро, правда?
— Да.
— Убивать очень легко. Пять минут назад ещё была живая — бах и нету. Я ей выстрелила в голову, понимаешь? Вот, погляди, — Ольга Матвеевна приседает около Зины и поворачивает её лицо вверх. Глаза у Зины совсем белые, словно из них вылетели зрачки. — Вот сюда, в рот, — она оттягивает одной рукой нижнюю челюсть Зины и показывает указательным пальцем другой ход пули. — Вот так и дальше, а потом, — она ловко поворачивает голову девочки, как глобус, — туда. Навылет, в землю. Видишь, сколько натекло.
При виде влажного пятна со склизкими комками под головой Зины у Кати кружится голова и она, помогая себе руками, садится на кирпичи.
— Но ты понимаешь, что с ней? — спрашивает её Ольга Матвеевна. — Она подохла. Она никогда больше не будет говорить, смотреть, жрать кашу, срать. Ты это понимаешь? Её закопают в землю, и она будет там гнить. Ясно это тебе?
— Ясно, — одним дыханием отвечает Катя.
— И ты тоже будешь гнить, когда умрёшь. Ты боишься гнить?
Катя кивает. Она старается не смотреть на белые глаза Зины и на дыру её раскрытого рта.
— А вот погляди сюда, — Ольга Матвеевна берёт Зину за ногу, подтаскивает её в сторону, как овцу, так, чтобы Катя могла видеть и отбрасывает край кофты. Катя смотрит и, резко раздвинув колени, рвёт на земляной пол.
— Не узнаёшь? — смеётся Ольга Матвеевна. — Ты это лизала? Смешно выглядит, правда? Само на себя не похоже. А ну давай, поди, полижи.
Катя мотает головой, встаёт и отходит от рвотной лужи, вытирая рукавом рот.
— Что ж ты, малышка? — усмехается Ольга Матвеевна. — У мёртвой не хочешь? Лижи, падло, — она вынимает из-за пазухи пистолет. — А то я сейчас и тебя тоже. Вот, тут дырочка, видишь? Оттуда вылетит пчёлка, и прямо по башке. Сильно, как кувалдой стукнет. Бац — и нету Кати. Что ты отворачиваешься? Бац — и нету Кати. Навсегда нету, понимаешь?
— Ольга Матвеевна, я не могу, — шепчет Катя, закрывая глаза. Она ждёт грохота и страшной боли, которая разобьёт ей голову. Она пытается представить себе небытие, но не может, только усиливающиеся волны ужаса заливают её сжавшееся сердце. Ольга Матвеевна делает шаг и приставляет Кате пистолет ко лбу. Его дуло кажется Кате ледяной трубой, ведущей прямо в космос, по которой течёт непостижимый звёздный ветер.
— Открой глазки, — велит она. Катя знает, что если сделать это, Ольга Матвеевна сразу её убьёт. — Не бойся, зайчик, открой глазки. Я хочу только посмотреть, как ты умираешь. Я ничего больше на свете не хочу. Мне правда ничего больше не надо. Не веришь? Я обещаю тебе, что сразу после тебя я сама застрелюсь. Засуну пистолет себе в рот и выстрелю. Вот, тут у меня партбилет. На, посмотри. Я клянусь тебе на нём, именем Партии. Ну пожалуйста, открой глазки. Я умоляю тебя, — в голосе Ольги Матвеевны послышались слёзы. — Ты не понимаешь, нас всего двое сейчас на свете, ты и я. Никого больше нет.
Катя плачет из-под закрытых глаз. Слёзы она не вытирает, потому что думает, что сейчас всё равно умрёт. Но холодный клюв, упёршийся ей в голову, соскальзывает вниз.
— Ладно, живи, — чужим голосом произносит Ольга Матвеевна. — Раз не хочешь по-настоящему, — голос её срывается.
Катя прижимает ладони к лицу. Её сильно знобит.
— Гадина, — тихо всхлипывает Ольга Матвеевна. — Что же мне с тобой делать, гадина?
Ангелы
Зину Ольга Матвеевна уволокла потом через дверь сарая куда-то в чёрный горизонтальный колодец двора, чтобы она не начала вонять. Натекшее из её несчастного тела на землю заскребли носками сапог и притоптали, то место потом поели и порыли крысы. Ночью Катя увидела Зину во сне, одетой в ватник, она похожа была на мальчишку, губы у неё посерели, она курила и молчала, а потом вдруг коснулась Кати рукой и это было очень больно, как будто рука Зины была сделана из ледяного железа. Так ничего и не сказав, она ушла, а Катя снова, привычно заплакала, не от жалости, а от абсолютного своего одиночества. Зину ведь убили у неё на глазах, так и её когда-нибудь сделают мёртвой, и никто не поможет.
— Она же не любила тебя, — говорит ей Ольга Матвеевна. — Она просто хотела кем-нибудь владеть, чтобы ты её боялась. В этом разница — я не хочу, я могу сделать с тобой всё, что угодно. Вот где начинается любовь. Ты понимаешь, гадина? Я могу вот так взять и врезать тебе по морде. Даже товарищ Сталин не может, а я могу. Я бы на тебя, зайка, целое ведро кипятка вылила, прямо на голову, ты ведь такая прелесть!
И Ольга Матвеевна выливает ведро кипятка, только не на Катю, а на Лену Мошкову из первого барака, привязав её сперва к стулу в том же самом подполье и исхлестав её пряжкой своего военного ремня, так что на спине и руках Лены вздуваются алые рубцы, проточенные кровью, и она признаётся Ольге Матвеевне, что состоит в тайном вредительском кружке, организованном Зиной, что они читают брошюры Ленина, хранящиеся в красном уголке, задом на перёд, заменяя «партия», «пролетариат», «коммунистический» и другие важные слова ругательными, что они учат других девочек курить, непристойно ругаться и заниматься онанизмом, что кружок их назывался «Чёрная зоря», что все они лижут Зине и по ночам органы выделения и размножения, устраивая оргии, к которым принуждаются и те, кто не хочет, а под конец Лена выдаёт всех своих сообщниц, общим числом девять душ. Надежда Васильевна тщательно записывает все показания Лены в планшет, сидя на досках, пальцы её мёрзнут и постоянно перекладывают ручку поудобнее.
— Видишь, Надя, я ведь тебе говорила, что давно надо было устроить следствие. Эта антисоветская сволочь никогда не станет на правильный путь, — заявляет Ольга Матвеевна, глубоко выдыхая и отирая пот с лица. — Сколько волка не корми, а он всё в лес смотрит, — стиснув от натуги губы, она поднимает двумя руками с пола дымящееся ведро и опрокидывает его на полураздетую, привязанную к стулу Лену, которая вздёргивается и визжит так, что Катя затыкает уши, а Ольга Матвеевна ещё ждёт, пока она наорётся и надрыгается всласть, и только потом, когда Лена уже охрипла и кожа на ней попузырилась и полопалась до кровавого мяса, особенно на спине, Ольга Матвеевна берёт её руками за волосы, зайдя сзади и, упрясь коленом в исстёганную спину, сильно рвёт на себя, ломая девочке шею. Изо рта Лены выплёскивается кровь, взбулькивая от воздуха, идущего горлом после оборвавшегося предсмертного стона, и Надежда Васильевна мучается тяжёлым сладостным спазмом живота, со стоном трясясь на досках, она зажмуривается и ревёт, как больная скотина, а Ольга Матвеевна дёргает Лену ещё несколько раз за волосы, внимательно прислушиваясь к хрусту её позвонков. Потом Надежда Васильевна отвязывает мёртвую девочку от мокрого дымящегося стула и тащит её за ноги землёй, лестницей, мимо Кати сараем, в холодную ночь.
На следующий день допрашивают Лиду Васильеву, тоже из первого, бедная Лида сразу начинает плакать, как только ей велят раздеться, но упорно не признаётся во вредительстве, за что ей льют кипяток
