делами, я, как мог, отстранил от себя родителей.
На третий день, дописав сто шестьдесят пятую страницу, я завершил работу над первой серией. Вышло длинновато, но в самом начале нередко описываются персонажи, а также их места обитания. Если вводные описания опустить, самих диалогов останется куда меньше.
Редкая производительность. Бывало, за весь день из-под пера выходили какие-нибудь жалкие две-три странички, которые уже на следующее утро безжалостно летели в урну, наводя на серьезную мысль о смене ремесла. Однако сейчас я ощущал прилив сил. Выходило неплохо, все персонажи бодро начинали свои роли.
При этом – три часа дня. Оставалось перечесть и отредактировать текст, но это я собирался сделать завтра. На следующий день огрехи куда заметней.
Оставаться в квартире одному не хотелось. Кей еще на работе. Кому ни позвони, вряд ли кто-то сможет прийти ко мне в три часа дня.
Раньше я приглашал жену, и мы вмести шли смотреть кино. Однако радость от завершенной работы в конечном итоге была моей радостью, и я понимал, что жена чувствует себя обделенной. С тех пор я старался никак эту радость не выражать. Поэтому и перед Кей нужно вести себя осторожно.
Однако успешное завершение первой серии – радость не только от того, что с «пилотом» покончено, но и путь к успеху всего сериала. Несколько иная радость, чем при успехе полнометражного фильма. И продюсер, и режиссер не ожидают такого начала. Изначально проект не задевал меня, но в процессе стал однозначно моим. Я увлек за собой и сюжет, и героев.
Поехав на Гиндзу, я зашел пустующую днем пивную.
Затем мысли мои постепенно сместились к отцу и матери, которых я отвергал. Такое ощущение, будто я медленно оглядываюсь назад.
А там стояли и улыбались мои родители. Не в пивной, естественно, а нежно смотрели на меня из глубины моего сердца.
«Мы тебя ждем. Береги себя», – сказала мать.
Мне стало жутко. Хотя, если подумать, родители не сделали мне ничего дурного. Пожалуй, мать даже с радостью выслушает мой самодовольный рассказ об успешном завершении работы.
Конечно, все это очень странно, и очень похоже на иллюзию, но если задуматься – что плохого в том, чтобы в нее окунуться? Стоит мне оказаться в квартире и погрузиться в работу, меня одолеют галлюцинации похуже. От них я буду вынужден избавляться. Но зачем же избегать мирных призраков – они придают мне силы, нежно меня успокаивают? Они бы вообще не появились, не поедь я сам в Асакуса.
Женщина окликнула меня при расставании, а значит, она – моя мать. Но как ребенок я им еще не сказал ни слова.
Сорокавосьмилетний ребенок у тридцатипятилетних родителей может быть только в ирреальном мире. Но если призраки это допускают, почему бы не довериться им? И тут страх на удивление пропал. Только стояли перед глазами радостные лица родителей.
Мне приходилось видеть лица тех, кто мне радовался: какое-то время – жены, сына, когда он был еще младенцем. По сравнению с другими, я вовсе не считаю себя обделенным. Но даже так иллюзия потребности в родительской улыбке – плод моей собственной слабости.
Откажись я от этой потребности – и поселившимся в Асакуса родителям придется исчезнуть. Они есть, потому что их навещаю я, и как бы ни развлекались они, как бы ни проводили без меня время, их жизнь в мое отсутствие – пустота. Их просто не существует. Я представил замерших на ходу отца и мать в виде фигур мадам Тюссо. Вдохнуть в них жизнь способен лишь я один.
Я поднялся, в разгар полдня вышел на улицу и одним взмахом поймал такси.
Глава 8
Свернув с торговой улицы в переулок, я как можно тише поднимался по железной лестнице, когда меня опять начал пробирать страх. Не дойдя до последней ступени, я остановился.
Кто эти двое на самом деле?
Какие-нибудь лиса и барсук?
Когда они погибли, отцу было тридцать девять, матери – тридцать пять. Просто не может быть, чтобы они жили в этом доме в облике тридцатишестилетней давности.
Какой неопределенной ни была бы реальность, существуют вещи возможные и невозможные, и для сорокавосьмилетнего мужчины утрата способности их различать – своего рода крах.
Не потому ли я с такой легкостью воспринимаю нереальность и примчался сюда на такси, что пренебрежительно отношусь к собственной жизни?
Я не сомневался ни секунды.
Первая часть сценария готова, и вышла совсем неплохо, я нахожу в себе силы этому радоваться. И вовсе не собираюсь в отчаянии доверяться нереальности.
Однако сомнений у меня не было: поднимись я сейчас на последнюю ступеньку, пройди по коридору второго этажа – там, в самой дальней квартире, окажутся родители. Или, по крайней мере, как две капли похожие на родителей люди. И эти реальные существа настолько дороги моему сердцу и приятны, что в конечном итоге у меня нет сил сопротивляться их притягательности.
Возможно, иногда я переступаю край действительно опасного круга, но именно поэтому – заверни я с этого места назад, что у меня останется? Люди в здравом уме вряд ли станут взбираться по этой лестнице. Но что из того, сохрани я в себе рассудок? Если подумать, ничего особого моя жизнь и так собой не представляет.
Я поднялся на второй этаж.
От отца и матери меня отделяет десяток-другой шагов.
Я представил их, и мне стало не по себе. По телу разлилось оцепенение. Интересно, как это – встретиться с тридцатилетними родителями, признать друг в друге родных людей и после этого заговорить…
… в принципе есть о чем. Мне о многом хотелось им рассказать. О своем отрочестве, о мыслях в ту пору.
– Хидэо! – раздался за спиной голос отца. Но я не смог сразу обернуться. – Что ты там делаешь?
Голос уже совсем рядом. Меня похлопали по правому плечу, после чего отец прошел мимо и направился к двери квартиры. Не оборачиваясь, спросил:
– В кэтч-бол сыграем?
– Где? – Но отец уже зашел внутрь. Я двинулся за ним и, как и в прошлый раз, остановился в проеме двери, открытой настежь, чтобы лучше сквозило. – Здесь разве есть такое место?
– Не может быть! Откуда ты взялся? – улыбнулась мне мать, моя посуду.
– Смотрю – стоит. – Отец, смеясь, уселся на подоконник в конце коридора и распечатал новую пачку. Видимо, ходил за сигаретами.
– Здравствуйте, – сказал я голосом двенадцатилетнего ребенка.
– Заходи, – сказала мать.
– Давай, давай, разувайся.
– Мы только один раз, – начал я, разуваясь, – играли с тобой в кэтч-бол – на площади перед Международным театром.
– Не может быть, чтобы один.
– Нет, может. Потому и помню, что один. Мне потом во как хотелось поиграть еще… Долго-долго.
– Ну тогда пошли.
– Действительно, сходите, – сказала мать.
– Есть какой-нибудь парк?
– Да можно прямо на дороге. Какая разница!
– А получится?
– Там на всех магазинах опущены жалюзи. До семнадцатого числа куда ни пойдешь, никого нет.
