далеких, а с самого Борея, про которого вслух поминать боялись, про которого вещуны-волхвы одним сильным мира сего тайну раскрывали, будто так давно жил он, что льды по всему свету стояли и мохнатые, носатые чудища по ним бегали, людей давили… только Борей живым в вырий ушел — и то ли сам Родом стал Всемогущим, то ли Род его в себя принял. Тогда до Скрытая добраться проще было — по льдам да валунам… Выходил Жив на волю, под палящее солнышко, и не верил в прочитанное Вороном с дощечек, не продержится тут лед, растает — ежели и было такое, то совсем давно, не постичь умом глубины лет. Но постигал — потихоньку, не сразу, доводя себя до умопомрачения, до бессонницы и обмороков, но отводя потом душу в игрищах молодецких с мечом и копьем, с палицей тяжелой, в беге многодневном по горным кручам, в прыжках в море со скал крутых, в строении теремов и вышек дозорных, в ученье ратном. Жизнь била ключом из Жива, по прозванию — выжил, значит, должен был жить дальше в полную грудь. Так и жил. Вот только душа рвалась за окоем, на бескрайний простор. Тесно ей было на Скрытое, тесно в море Срединном… Все, теперь хватит! Теперь он другой. Прошло детство, пролетело!
Жив все-таки попробовал плечом камень. Тот не поддался. А внизу уже гомонили, перекликивались, смеялись — открыто и беззаботно. Потряхивая конскими хвостами на шеломах в такт копытному перестуку, проходили пара за парой — двое, четверо, шестеро… Рано. Жив перестал считать, уперся ногами в скалу, налег спиной на валун. Пора!
Он не мог испытывать судьбу, всю силушку вложил в камень непокорный… и чуть сам не полетел вниз, вслед за сорвавшимся валуном, еле уцепиться успел за корень, торчавший у края.
Валун увлек за собой кучу камней, больших и малых. В их фохоте потонули вопли раздавленных, сбитых с тропы, конское ржанье. Сейчас главным было не упустить времени. Жив вывернулся, перекатился на груць, вскочил на ноги и прыгнул на крайний камень, крепко державшийся над обрывом.
Теперь он видел всех. Нагромождение глыбищ разделило отряд, разорвало его на две растерявшиеся, утратившие походный порядок половины. Два десятка всадников из последних сил сдерживали обезумевших коней, давящих друг дружку, срывающихся с тропы. Ни всадники, ни кони ничего пока не понимали, их пугали не люди, но внезапно разъярившаяся стихия. Некоторые смотрели вверх, ожидая нового камнепада, прикрывая глаза руками — больно было смотреть на солнце.
Ничего, сейчас все поймут! Жив сунул руку в заплечную тулу, достал с десяток иззубренных дротиков-перунов, шагнул к самому краю. Выкрикнул громогласно, вздымая в небо стаю притаившихся вдалеке птиц:
— Это я! Тот, за кем вы пришли! Вы видите меня?!
Конники явно видели его — огромного, растрепанного, с нимбом разметанных длинных волос, застящих солнечный диск. Но они не успели вытащить луков. Первые четыре дротика пробили ключицы и шейные позвонки крайним, тем, что могли уйти в сторону моря.
Жив не промахивался. Недаром Овил приговаривал во время забав ратных: «Тот перун, что мимо прошел, ударит в твое сердце, княжич!» И бил его в грудь так, что Жив летел кубарем с ног. Злой был Овил, строгий, беспощадный даже… но он делал все верно.
Еще четыре дротика упокоили тех, кто к лукам потянулся. Счет шел на мгновения. Два копья взвились, но не достали Жива.
— Это вам за Малфу! За Гнета!! За Вешу!!! По правую сторону от завала живых не осталось. Только кони бились в страхе, вставали на дыбы, скидывали мертвые тела, сами опрокидывались, ломая себе хребты, катясь под уклон.
— За всех невинных!!!
Жив швырнул последний перун.
И прыгнул вниз, на лету выхватывая из ножен верный меч.
Брошенная медная палица ударила его в грудь, чуть не опрокинула, но только разозлила. Жив отбил копье, другое, увернулся. И с нечеловеческим рыком ринулся в самую гущу…
Через полчаса все было кончено. Ни один дружинник Кронов не ушел с тропы живым. Тела лежали внавалку, головами вперед, к нему. Он плохо думал о воях, они и не собирались бежать, бились до последнего, уже зная, что умрут, но бились.
Жив сидел на уродливом камне, перегородившем тропу, тер ладонями виски. В нем больше не было ни злости, ни ярости, ни обиды. Была только усталость… да еще досада. Высунувшимся из-за кустов сверху горя-кам он пригрозил кулаком, и те исчезли. Говоруны, разнесут теперь по всему острову! Везде они, везде их глаза и уши.
— Глупец! — выдавил, не разжимая зубов Жив. Издали, робкой, неуверенной походкой по краю тропы к нему брел Скил. Он был явно ошеломлен. Наверняка, видел все, а теперь боялся, как бы и ему заодно не досталось, пока рука у княжича не остыла.
— Чего плетешься? — улыбнулся Жив. Скил пожал плечами. Подошел вплотную. Поглядел вопросительно.
— Глупец, — повторил Жив тихо. И добавил, поясняя: — Я глупец. Ведь они отдали души Велесу, даже не зная, за что их убивают. Ты понимаешь меня, Скил?!
— Нет, — парень снова пожал плечами, растерялся. Он никогда не видел прежде столько холеных коней, столько крепких, ладных и сильных, красивых и богато одетых в брони да кожи воинов, мертвых воинов. Таких нельзя было убить, он знал, они пробовали там, у себя, на скалистых берегах океана, от таких можно было только прятаться и молить Сварога, чтобы пронес их мимо… И вот, лежат бездыханные, властители света белого, непобедимые. Нет, Скил ничего не понимал.
— Тот, кого наказывают, должен знать, за что… — Жив говорил медленно, цедя слово за словом, — иначе и толку нет в наказании. Иначе это просто месть!
— Месть — это хорошо, — вставил Скил истово, убежденно.
— Хорошо, — согласился Жив, — но суд лучше. Когда-нибудь и ты поймешь это. Скил упрямо потряс головой.
— Ну, ладно! — Жив улыбнулся, встал. Поглядел на уродливый камень, взобрался на него, потом на другой, повыше, откуда была видна оборвавшаяся было тропа. Крикнул Скилу, указывая рукой в сторону моря:
— Там княжьи струги. И один из них еще не опустел. Ты пойдешь со мной?
— Пойду, — без промедления отозвался Скил. Он уже взбирался к княжичу. За поясом у него торчал красивый меч, снятый с убитого.
Жив подождал, пока парень поднимется к нему. Потом обхватил руками за плечи, заглянул в васильковые глаза.
— Слушай, Сокол. Ты не раб. И не пленник. Ты вольный человек, и можешь вернуться назад. Будешь долго жить, терема поднимешь, жену-горянку найдешь, козами обзаведешься. Никто тебя не обидит, никто не попрекнет. Русы не держат обид, ты знаешь.
— Я сам рос, — твердо сказал Скил.
— Значит, со мной пойдешь?
— С тобой.
Жив опустил глаза.
— Ив Горицу, и в Русию?
— Да.
— А на цепи ежели поведут, на весла посадят?
— За тобой и на цепь!
Жив расхохотался, ударил парня по плечу — тот чуть не свалился с камня. Потом спрыгнул на тропу в сторону моря. Быстро прошел к расщелине, вывел жмущихся друг к дружке лошадок. Вскочил на одну.
— Можешь верхом?
— Попробую, — отозвался Скил, спускаясь с завала. Гнедая шарахнулась от него. Но потом подпустила, только зафыркала, забила копытом. Скил залез на гнедую со второй попытки. Выпрямился… и чуть не свалился.
— Ничего, привыкнешь, — пообещал Жив. — А меч этот выбрось, не пригодится.
Красив Скрытень, ничего краше на всей земле не сыщешь. Дышится на нем легко и вольготно. Берега каменные, дикие, а за ними, в горных долинах буйство зелени, рай-вырий, каких и не бывает… нет, бывает, вот он! живи, радуйся, наслаждайся! Жемчужина диковинная в изумрудной оправе моря.
