Крон остановил его одним движением легким, усадил.
— Не спеши, брат, — шепнул.
И хлопнул в ладоши.
Живу принесли меч — тяжелый, бронзовый, незаточенный, какими бьются обычно не в сечах, а на игрищах. Нож дали короткий и широкий, вполруки. Шелом с забралом решетчатым… Он вздохнул тяжело, огляделся. Лучше б дали передохнуть, ведь он из мяса да костей слеплен, не из камня. Только с волей княжьей приходилось считаться. Батюшка! Отец родной! Сегодня утром Жив впервые увидал его. Великий князь! С первого взгляда понятно. Прямой, величавый, неспешный… не только ростом повыше прочих, статью особой выделяется, волосами огненными с сединой пепельной, ликом застывшим в скорби непонятной и отрешенности… Но не это высматривал Жив, не это все нужно ему было. Вглядывался, родное увидать хотел, думал — вот-вот дрогнет сердце, признает отца, ведь должно ж признать оно его, коли плоть от плоти, кровь от крови?! Нет! Не содрогалось ретивое. И в душе отзвука не было — будто чужого увидал. Одно звание, что батюшка! Тяжкие часы переживал Жив. О многом передумал за годы в работах на руднике, старые замыслы злые свои отбросил, мальчишеские они были — пусть плох отец, пусть хуже некуда и сама мать-сыра-земля его носить не должна, а он не имеет права судить его… не то что руку поднимать на давшего жизнь ему! Думал увидит, дрогнет сердце… отклика дождется, не может быть, чтобы не дождалось, и откроется он тогда ему, простят друг друга — один за свершенное злодейство, другой за несвершенное, за только замысленное. И наладится все. Лад дело главное во всем и повсюду!
Но чужого видел. Ледяного, нездешнего, будто мертвого уже… и равнодушного. Хоть бы жилка на лице дернулась! хоть бы один-единственный «ох» из груди вырвался! Нет… чужой, далекий, неживой сам и живых нелюбящий.
— Покажи им, Зива! — закричал первым дружинник слева, вскинул вверх руку.
— Давай! Не оплошай! — громыхнуло справа.
И загомонили все. Ожили.
Жив в который раз удивился. Эти люди, большинство из которых вой старшей княжьей дружины, поддерживают почему-то его, чужака, коего видят-то впервые. Поначалу, до третьего боя выжидали. А потом разом на его сторону встали, будто заворожил он их, будто отвернулись от давно знакомых, своих бойцов, приятелей многим… Почему?! А почему на Скрытне его разом за князя признали, едва ему двенадцать исполнилось, ведь были там постарше, посильнее, поопытнее, могли оспорить право по рождению данное и никем кроме одноглазого дядьки Ворона не подтвержденное. Но не оспорили. И на руднике приветили, не оставили в норах погибать… Почему все это?!
Жив отогнал липучие мысли. Не время. «Покажи им»? Кому это «им»? Он поднял глаза от песка истоптанного. И увидал шестерых воев с такими же бронзовыми мечами, в шеломах. Были они высокие, крепкие, все как один постарше его лет на десять-двенадцать — видимо, из отборной дружины. Видно, дошло до того, что не его проверять удумал князь-батюшка, а своих охранителей-надеж.
Но не пошли все против одного. Выступил средний, со щитом червленым, двумя извивами пересекающимися украшенном. В него княжий палец уперся издали. Вышел. Взмахнул мечом. Но не ударил. Отступил. Улыбнулся.
— Мальчишка! — прошептали одни губы.
Но Жив расслышал.
Он бросился на воя. Рубанул раз, другой… и ощутил вдруг, что меч вырвался из руки, взлетел вверх. И почти сразу в горло уперлось острие.
— Щенок! — еще тише шепнули губы.
Жив вздрогнул, хотел вывернуться, отбить меч рукой. Но острие дернулось, лишило его дыхания, из- под кожи потекла кровь, он почувствовал ее горячую струйку. Опустил руки. Надо уметь и проигрывать.
Князь молчал. Молчали на скамьях сидящие, молчали стоящие кругом подле скамей. Только кричал где-то в садах теремных павлин, кричал пронзительно и нетерпеливо, будто его резали. Да ветерок перебирал листвой, заставляя ее шуршать мягко и томно.
Вой убрал меч от горла. Отступил на два шага.
— Что же ты, Зива?! — не выкрикнул, а сказал почти шепотом Олен. Но его все услышали, как громом прогремело среди чистого неба.
Жив подобрал свой меч. Подкинул в руке — тяжелый, непривычный, рукоять хоть и витая, а скользкая. Утер кровь на шее — пустяки, главная жила не задета, царапина. Еще раз подкинул меч, рубанул воздух наотмашь, развернулся вокруг себя, веером ведя тусклую бронзу.
И с разбегу ринулся на воя.
— Сопляк! — шепнул тот в ухо, уклоняясь и ударяя рукоятью в плечо.
Но Жив не оплошал. Развернулся. Нанес удар разящий. Вой еле отбил его. Сам пошел в наступление.
Бились они долго. Не слыша ора, крика неумолчного, воплей, советов и ругани. Бились не в шутку, катаясь по песку, вскакивая, отбиваясь и наседая. Давно был разбит в щепы крепкий щит червленый, измяты шеломы, окровавлены тела. Но не сдавался ни один, ни другой. Смотрящие и кричащие начинали уставать, а они все бились… пока Жив не увидел вдруг небо прямо над собой, а в нем оскаленное, искаженное судорогой лицо то ли человека, то ли зверя, без шлема, изодранное, горящее, с кровяными безумными глазами. И вновь острие меча давило в горло, не давало подняться. Вновь ему грозила смерть.
— Все! — пробился сквозь шум голос князя. — Хватит!
Лицо скривилось. Жарким дыханием пахнуло изо рта. Вслед вылетело злое, сиплое:
— Ничего, щенок, обожди, я еще успею убить тебя! Запомни, меня зовут Кей. И я клянусь, что убью тебя!
— Нет, ты не убьешь его! — грозно и громко прозвучало сзади.
Жив почувствовал, что на шею, грудь, живот больше ничего не давит. В голове гудело, не хватало дыхания, ноги дрожали. Но он начал подыматься. Он видел теперь не одно только небо.
За спиной у Кея стоял князь — отрешенный, скорбный и бледный.
— Ты не убьешь его, — повторил он тихо, но властно, — ты будешь его учить!
Жив встал, пошатываясь, потирая ушибленный бок. Он тоже был весь в кровопотеках, ссадинах, синяках. Глаза заплыли, распухшие губы горели огнем. Все мутилось вокруг. Но Крона он видел четко.
— Подойди ближе, — приказал князь. Жив подошел.
— Вот теперь я награжу тебя. Держи! — Крон снял с указательного пальца большой перстень с зеленым камнем, светящимся как и его глаза тусклым, но тяжелым, нутряным светом. Протянул Живу.
— Держи, немой! А через три луны я погляжу, научился ты чему-то или нет, там и решим, что с тобой делать…
Он вдруг уставился пристально в серые глаза немого. Будто увидал в них нечто непонятное, странное и влекущее, пугающее одновременно. Страшен был его взгляд, будто не глазами, а ножами пронизывал… Но Жив не отвернулся, стерпел, и яри не выказал.
— Ладно, — устало прошептал Крон, — раз выжил, живи. Может, сгодишься на что. До встречи!
И ушел — прямой, сильный, тридцатилетний со спины, но неживой, завороженный будто.
Жив разжал ладонь. Посмотрел на перстень. Зеленый огонь, неяркий, гнетущий… что за камень? Не разбирался он в камнях. Да и не имело это значения. Первый отцов подарок! Жив покрутил перстень в пальцах, надел на мизинец. Ничего не поделаешь, на указательный и другие он не налезал.
— Еще сотню! — приказал Куп, не оборачиваясь.
— Давай! — И поднял руку ладонью вверх.
Расторопный паренек лет четырнадцати вложил в нее сразу десяток стрел. Побежал за новыми. Загонял его сегодня молодой вождь.
— Получай!
В черную морду беса-демона, высунувшуюся шагах в ста из-за ствола березы, вонзилась стрела с черным оперением, прямо в красный прищуренный глаз. И тут же совсем с другой стороны, из кустов выскочил серый бес, увешанный зелеными ветками для скрытности — стрела настигла и его, повалила в траву. И еще две вырвались из тугого лука, одна за другой, сшибая с ветвей дуба двух уродливых, рогатых существ… Куп за сегодняшнее утро опустошил всю заплечную тулу, восемь дюжин стрел выпустил по целям.
