проявления жизнедеятельности, как сердцебиение) известны ныне достаточно широко. Прежде всего это индийские йоги, которые, по собственной воле погружаясь в такое состояние, а затем выходя из него, способны несколько часов проводить под водой или более суток — под слоем земли. Во-вторых, это более интересные (с точки зрения нашего случая) зомби [в последнее время словом «зомби», с легкой руки американских журналистов, стали называть людей, подвергшихся целенаправленным психотропным, гипнотическим и т. п. воздействиям с целью манипулирования их поведением; широко известны в этом плане эксперименты в рамках ЦРУшных исследовательских программ «Артишок» и «МК-Ультра», ставшие предметом сенатского расследования; мы, однако, употребляем здесь термин «зомби» в его исконном значении — так, как он используется в негритянских вудуистских культах Западной Африки и Антильских островов], которых временно вводит в такое состояние колдун, демонстрирующий их затем соплеменникам в качестве «оживленных» силой его магии мертвецов. В последнее время физиологи значительно приблизились к пониманию механизмов «мнимой смерти»; так, например, было установлено, что функции «отключаемого» сердца берет на себя воротная система печени, обладающая собственным сократительным автоматизмом.
Впрочем, это все так, к слову; у меня нет ни малейшего желания сочинять здесь сценарий для завлекательного триллера под условным названием «Зомби по имени Лазарь». Во-первых, допустить выступление Спасителя в амплуа вудуистского колдуна можно лишь отказавшись от обязательной для меня «презумпции честности». Во-вторых, не забудем о том, что чрезвычайно сложная и требующая вековых традиций техника погружения человека в «состояние зомби», по-видимому, просто не была известна древним евреям. Более того: не существует никаких намеков на то, что этой техникой владели хотя бы их соседи — халдейские маги или жрецы Финикии и Египта, — у которых в принципе мог бы обучиться и Иисус. Между тем, трудно допустить, чтобы такая впечатляющая практика не нашла должного отражения в обширной исторической литературе, посвященной этому региону.
Говоря о воскрешении Лазаря, упомянем прежде всего о том, что оно фигурирует только в Евангелии от Иоанна; все три евангелиста-Синоптика хранят по поводу этого события полное молчание. Это настолько странно, что, например, Фаррар счел необходимым специально прокомментировать это расхождение, предлагая три возможных объяснения; рассмотрим их по порядку:
1. Повествования Синоптиков вообще касались главным образом галилейской части служения Христа, а иудейская его часть (к которой относятся события в Вифании) прорисована куда менее детально; у Иоанна же соотношение обратное. Такое объяснение кажется весьма странным, поскольку в синоптических Евангелиях прямо фигурируют некоторые (куда менее существенные) эпизоды, связанные с пребыванием Христа в доме Лазаря и Марии с Марфой.
2. Синоптики могли счесть это воскрешение не более существенным эпизодом, чем ранее виденные ими чудеса. Ну, кто-то из них, может, и вправду подумал: «Эка невидаль — оживление разлагающегося трупа», но вот чтоб все трое — это вряд ли…
3. Фаррар обращает внимание на «особую сдержанность Синоптиков по отношению к вифанскому семейству»; они называют его «домом Симона — прокаженного» (Иоанн, напротив, ни о каких прокаженных не упоминал), Марию — просто «женщиной», безо всяких уточнений. Он полагает, что в момент написания синоптических Евангелий (хронологически более ранних) еще сохранялась угроза ликвидации Лазаря и других свидетелей воскрешения иудейскими властями (Ин 12:9-11). Понятно, что в этих условиях снабжать сыщиков Синедриона какой-либо информацией о вифанском семействе было ни к чему. К моменту же написания Евангелия от Иоанна эта причина «запечатывания уст» уже исчезла, и стало возможным рассказать о чуде. Логично? По-моему, не очень. Напомнить, чем кончилось воскрешение?
«Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него; а некоторые из них пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус» (Ин 11:45-46).
И правильно; это ж первейшее дело — ПРОСИГНАЛИЗИРОВАТЬ, а уже там дальше — Органы разберутся… Так что смею предположить, что Апостолы при всем желании не смогли бы сообщить властям о вифанском семействе ничего доселе им неизвестного.
Итак, ни одна из предлагаемых Фарраром версий не кажется мне сколько-нибудь убедительной. Зато, на мой взгляд, возможны два иных — на выбор — объяснения этих расхождений:
1. Появившийся лишь в хронологически наиболее позднем из четырех Евангелий эпизод с воскрешением Лазаря попросту не имел под собой никакой реальной основы. Мы воздерживаемся от принятия такого объяснения в силу «презумпции честности».
2. Молчание Синоптиков объясняется тем, что они, в отличие от Иоанна, были уверены: с этим воскрешением — дело нечисто, и незачем лишний раз о нем напоминать. В этой связи кажется уместным привести версию такого комментатора Нового Завета, как Ренан.
Он полагал, что воскрешение Лазаря — это «интрига сестер вифанских, Марии и Марфы. Возмущенные дурным приемом, оказанным в Иерусалиме обожаемому ими Христу, сестры попытались устроить такое происшествие, которое поколебало бы скепсис недоверчивых иудеян. Таковым могло бы стать воскрешение человека, небезызвестного в Иерусалиме. Когда Иисус пребывал за Иорданом, Лазарь серьезно занемог. Перепуганные сестры послали за Иисусом, однако прежде чем тот появился в Вифании, брат уже пошел на поправку. Тогда сестрам пришла в голову блестящая идея — бледного, еще не оправившегося Лазаря обвили погребального пеленами и перенесли в склеп». После того, как отведенный к гробнице Иисус пожелал взглянуть на друга, закрывающий вход камень был отвален, Лазарь вышел наружу и все уверовали в «чудо».
Знал ли об этом Христос? Ренан полагает, что он, так же как, например, Франциск Ассизский, просто не в силах был обуздать жажду чудес, обуревавшую его сторонников. Апостолов же это очевидное жульничество, пусть и совершенное с благой целью, искренне возмутило (вспомните одно из обозначений вифанского семейства в синоптических Евангелиях — «дом прокаженного»), однако выносить сор из избы сторонников Христа они посчитали невозможным.
Почему же эту инсценировку не раскусил Иоанн? Разгадка здесь, несомненно, кроется в самой личности этого Апостола. Человек, в тридцать с небольшим написавший «Апокалипсис», несомненно должен быть несколько не от мира сего (слова «не от мира сего» ни в малейшей мере не служат здесь эвфемизмом для «не в своем уме»). То, что казалось вполне очевидным для более прочно стоявших на грешной земле Петра и Левия Матфея, вовсе не представлялось таковым Иоанну. В созданном и обжитом им ирреальном мире чудеса, подобные воскрешению Лазаря, действительно были совершенно нормальны и естественны.
Возвращаясь к «генеральной линии» нашего расследования, подчеркнем два весьма существенных момента, связанных с пребыванием Христа в Вифании. Во-первых, Апостолы с Учителем неоднократно посещали дом Марии и Марфы — как до, так и после воскрешения Лазаря. Во-вторых, именно из этого дома, после эпизода с проливанием мира на Христа, отправился в Синедрион Иуда. Обратимся теперь к этому персонажу, самому, пожалуй, загадочному изо всех.
ИУДА
Итак, Иуда из городка Кариота. Единственный иудеянин среди двенадцати галилеян. Отношения между этими палестинскими народностями не отличались особой теплотой; именно этим часто объясняют тот не слишком восторженный прием, что был оказан галилеянину Иисусу в Иудее и ее столице — Иерусалиме («…И ты не из Галилеи ли? рассмотри, и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк» — Ин 7:52). Это обстоятельство, однако, не помешало Иуде, еще и присоединившемуся к Христу достаточно поздно, среди последних, войти в число двенадцати Избранных и даже стать казначеем. Одно это ясно свидетельствует о том доверии и авторитете, которыми он пользовался в общине. А Иисус, между прочим, вовсе не производит на меня впечатления юродивого, неспособного в делах земных сложить два с двумя, а в людях разбирающегося наподобие царя Федора Иоанновича (или, к слову замечу, булгаковского Иешуа).
Не зря каноническая версия «предательства за тридцать серебреников» многим казалась неубедительной, и они искали поступку Иуды иных объяснений; в этом смысле он, несомненно, самый
