малый диаметр, чтобы вкатиться на метровой высоты кусок стены, на котором лежала плита.
— Ты не сможешь залезть на эту плиту, — сказал я, и Шестой поднял меня и опустил на плиту. — Один я не поползу.
— Почему один? — пробормотал неживой, и я увидел, как шар на моих глазах раздвоился, каждая половинка вытянулась, превращаясь в ноги.
Еще через минуту мы были внизу, в темноте колодца.
— Сейчас я нащупаю руками проход в коридор, — сказал я.
— Не надо, — прошептал Шестой. — Не надо ничего нащупывать. Я знаю, куда идти. Я слышу голос. О, я слышу голос! Иду, мой господин, иду, мой повелитель.
Он ринулся вперед, и я остался один. Я не мог идти за ним, я не мог опереться на ногу. Я опустился на пол. Я испытывал полную отрешенность. Эмоции мои не успевали за событиями. Я был пуст, легок. И боль пульсировала не во мне, а где-то в стороне, в плотном мраке.
Сердце постепенно замедляло галоп. Я уже не хватал судорожно воздух. Ощущение легкости и пустоты все усиливалось. Я был воздушным шаром — еще мгновение, и порыв ветра унесет его. Но вот пустота начала подниматься вверх, словно я находился в свободном падении, и взорвалась в голове фейерверком. Я не сразу понял, что произошло. Я лишь знал, что что-то случилось. И вдруг понял, почувствовал: противоестественная и рабская моя любовь к эбру, которую он, не спрашивая моего согласия, всунув в меня, ушла. Я был свободен. Мне было легко. Пусть я сижу в темноте со сломанной ногой и не знаю, что делать, все равно я больше не марионетка. И неважно, что не я сам оборвал нитки, за которые дергал бесплотный кукловод, а он, потому что занялся очередной марионеткой. Важно, что я обрел самый ценный на свете дар — духовную свободу. Никто больше не управлял моим сердцем и моим сознанием.
И раньше сквозь навязанную рабскую покорность я видел, чего стоят повелители неживых. Теперь, свободный, я испытывал огромное облегчение от мысли, что не должен больше служить им.
Я услышал шаги в темноте. По коридору кто-то шел к колодцу, на дне которого я сидел. Стены коридора засветились, и я в их зыбком свете успел увидеть элла. Он вошел в темь колодца, стены коридора погасли. Зато засветилось все вокруг меня. Да, это был элл. В нем было что-то странное, но что именно, я не понимал. Он прошел мимо меня и посмотрел вверх, где виднелся кусочек неба.
— Элл, — пробормотал я, — как ты попал сюда?
Он не ответил. Свечение стен усилилось. Труба, которая доставила нас вниз, плавно и бесшумно скользнула вверх.
— Как ты сюда попал? — повторил я. — И как ты думаешь выбраться?
— Я выйду, — сказал элл. — Но я не элл. Я эбр. Я Арроба, и я начинаю новую главу. Я не элл. Я не трехглазый.
— А я… Ты опустишь для меня трубу? — по-детски спросил я. Сейчас он исчезнет, а я останусь один. В темноте. Я уже знал, что свет, сочившийся из стен, погаснет, когда он уйдет.
— Нет.
— Почему?
— Ты больше не нужен, пришелец.
— Я привел тебе твоего слугу, Арроба. Я ничего не прошу, помоги мне только выйти.
— Нет.
— Почему?
— Я могу помочь тому, кто существует. Тебя нет, ты фикция. Ты позади. Впереди я не вижу тебя, стало быть, тебя нет.
Он не сделал видимого усилия, он просто начал медленно подниматься вверх, тем самым воздушным шаром, каким я только что чувствовал себя. Он подымался, и стены гасли за ним.
Вот он мелькнул на фоне неба и исчез. Я сидел на жестком дне колодца со сломанной ногой, не зная, сумею ли я вообще когда-нибудь выбраться отсюда, сидел в плотной, физически ощутимой темноте, вымотанный, выжатый, опустошенный и глупо улыбался. Я понимал, что с такой улыбкой в таких обстоятельствах я готов был для психокорректора, но ближайший психиатр был довольно далеко.
Мне было хорошо. Мне было противоестественно хорошо. В этой западне я был свободен. Выберусь я отсюда или нет — это было уже другое дело. А сейчас я ни о чем не хотел думать. Сейчас я был скупцом, наслаждавшимся своими сокровищами. Только сокровищами были не деньги, не золото, не драгоценные камни, а чувство освобождения от тягостного бремени постыдной любви. Я снова и снова раскладывал свое эмоциональное богатство: вот блестела теплым, нежным блеском любовь к Ивонне, вот ровно светилась глубочайшая привязанность к маме и брату, прыгали веселые искорки заботливой нежности к моим животным, сияла преданность родной Земле. Все свое, все вольно родившееся во мне, а не втиснутое в сознание чужой враждебной волей.
— Юу-ра-ан, — услышал я зов и поднял голову. Я не зря улыбался во тьме. Это был голос Варды.
— Я здесь! — заорал я во все горло. — Здесь, Варда, внизу.
— Как тебе помочь?
— Найди веревку.
— Хорошо, Юуран, я пойду к Верткому.
К тому времени, когда около меня зазмеилась веревка, я уже знал, что ногу я все-таки не сломал. Это был очень сильный ушиб.
Объединенные силы корра и элла не шли ни в какое сравнение с таинственной мощью неведомых машин, которые плавно меняли силу тяжести в колодце. Они тянули меня долго, рывками. Несколько раз мне даже казалось, что вот-вот веревка лопнет, но какой-то фильтр не пропускал в меня ни страх, ни дурные предчувствия. Я так и перевалился через край провала с глупой улыбкой, которая стала еще шире при виде Барды, Верткого и Первенца.
7
— А кто был этот элл, что вылетел, как пробка, из колодца? — спросил Варда. — Я видел его издалека, когда мчался сюда. Почему он оставил тебя внизу? И как он поднялся, кто его вытащил?
— Это был не элл, — сказал я.
— Но я видел его.
— Это был не элл. Это был эбр.
— Но я же видел элла. Элл выбрался отсюда.
— Я повторяю, это был эбр.
— А неживой? Он внизу? И кто такой эбр? — допытывался Варда.
— Пойми, Варда. Это был эбр. Он использовал неживого, превратив его тело в тело элла.
— Для чего?
— Он сам в этом теле.
— Юуран, ты говоришь странно, — участливо пробормотал Первенец. — Я ничего не понимаю. Что такое эбр? Как он может быть в теле неживого? Как неживой может быть эллом?
— Скажите, Первенец и Верткий, кто были ваши предки?
— Предки?
— От кого вы произошли?
— Что значит «произошли»?
— Кто был до вас?
— Мы ни от кого не произошли. Семья была всегда.
— Нет, братья, не всегда. Элинию некогда населял могущественный народ, который звал себя эбрами. Они умели странствовать по Вселенной, они умели подчинять себе силы природы, даже силу тяжести они заставили работать на себя. Они создавали роботов, которые преданно служили им.
— Неживых?
