привокзальный сквер, где вечно толкутся уличные; нигерийки, конечно, но если мы устроим подряд несколько облав, они переберутся куда-нибудь еще, и тогда я…
– Нет, нет, нет, нет… – Я мотаю головой и в то же время думаю, что, возможно, инженер, все время проезжая мимо, рано или поздно… – Это не лезет ни в какие ворота, из этого ничего не получится, к тому же это опасно…
Грация улыбается, чуть скривив рот, и бросает на меня жесткий, почти злобный взгляд.
– Опасно для него… – шепчет она. Обнимает меня. Больно прижимает шею. – Как мило, что ты за меня боишься…
У меня возникла другая идея.
Профессор, вчера вечером, снова под башней с каменными монстрами, за бокалом красного вина:
– А куда подевалась студентка? По крайней мере с этой у него должна была возникнуть проблема сокрытия трупа, которая, если вы помните, является первым слабым местом серийного убийцы. Если чувства вины не обнаруживается, смените тактику, комиссар, и ищите тело; найдите то место, куда он запрятал студентку…
Я отпускаю руль, потому что больше не чувствую рук. Мурашки бегут по предплечьям, запястьям, пальцам…
– Ночуешь у меня?
– Да нет… Лучше не надо, лучше я пойду домой…
– Почему? Боишься сплетен? И потом – как это ты говоришь «к себе домой», когда в твоем доме живет чужая женщина?
– Ну, не знаю… Я и тебе помешаю спать…
– Этого-то я и хочу… чтобы ты не давал мне спать какое-то время… долгое время – а потом уж я постараюсь сделать так, чтобы ты заснул…
Она смеется. Я – нет. Пристально смотрю через ветровое стекло; сердце бешено бьется, желудок тоскливо сжимается. Представив, как горячее тело Грации обволакивает меня, я испытываю желание и одновременно неловкость. Почему? Я должен все для себя прояснить.
Профессор, прошлым вечером:
– Хотите совет? Хороший совет? Пошлите все к черту и займитесь своей девочкой. Это расследование стало для вас навязчивой идеей, опасной идеей: вам нужно остановиться.
– Нет, это монстра нужно остановить, это он опасен.
– Да, но вы гоняетесь за ним не ради этого. Не правосудие, не общественная безопасность подвигают вас, но уверенность в том, что вы его никогда не поймаете, а значит, сможете провести остаток жизни, не возлагая на себя никакой другой ответственности.
– Вы всегда все знаете лучше всех, правда? Меня вы тоже подвергли анализу?
– Нет. Я занимаюсь серийными убийцами. Начнете убивать, займусь и вами тоже.
– Ромео…
Я так давно вглядываюсь в ветровое стекло, что воспринимаю окружающее как неподвижную картину. На самом деле дверь открыта, и инженер, в бежевом плаще, яркой кепке, с зонтом-автоматом, стоит на ступеньках и с досадой смотрит на небо, прижимая к груди портфель, чтобы тот не вымок. Его «мерседес» припаркован прямо перед домом, и я, пока он садится в машину, завожу мотор. Следую за ним на расстоянии, стараясь не потерять из виду красные габаритные огни, сверкающие у каждого светофора сквозь капли на ветровом стекле. Грация протирает запотевшее стекло рукавом куртки, потом выскальзывает из нее, снимает с пояса кобуру пистолета, кладет между бедер, прикрывает курткой.
– Господи, – шепчет она, – вот бы он снял девицу прямо сейчас…
«Мерседес» сворачивает к вокзалу, прибавляет скорость на повороте и начинает петлять между домами. Тормозит перед девушкой, вжавшейся в стену, укрывшейся под козырьком, проезжает мимо на скорости пешехода, но не останавливается. В глубине улицы стоит еще одна, но она исчезает в парадном, когда налетает внезапный порыв дождя, сильный, неистовый, чуть ли не с градом.
Инженер остановился.
Вижу только красные стоп-огни сквозь темную пелену ливня. Сгибаюсь над рулем, почти утыкаюсь носом в ветровое стекло, но ничего не вижу. Грация открывает окошко, высовывается, но тут же втягивает обратно голову, мокрую, будто после душа.
– Он ее подцепил? – спрашиваю я. – Взял в машину?
– Не знаю… Ничего не видно! Машина, однако, стоит…
Схватившись за раму, она высовывается из машины почти по пояс, потом, отфыркиваясь, садится на место.
– Девицы не видно… По-моему, он ее снял. Внимание, должно быть, сейчас отъедет…
– Комиссар, вот неожиданная встреча!
Меня швыряет вперед, я стукаюсь головой о ветровое стекло, удар такой сильный, что из глаз брызгают слезы, боль отдается до кончиков зубов. Инженер сует голову в окошко со стороны Грации, улыбается, глядя ей прямо в лицо.
– Представляете: такой ливень, что я заблудился! А ведь живу тут неподалеку… Спросил у синьорины, как выехать на дорогу, но она не в состоянии отвечать, тогда я подошел к вам, и на тебе! Вы ведь не за мной следите, а?
Я утрачиваю дар речи. Грация натягивает футболку на подбородок, прикрывает лоб одной рукой. Другую прячет под курткой.
Проходит целая вечность.
Инженер первым нарушает молчание.
– Но, может быть, вы приехали сюда, чтобы удовлетворить потребности, более чем естественные даже для комиссара полиции, а я вам мешаю. Попробую как-нибудь выпутаться: вот увидите, рано или поздно я вернусь на дорогу. Доброй ночи, комиссар, привет супруге…
И он исчезает, растворяется в пелене дождя. Я шмыгаю носом.
– Ублюдок… кусок дерьма, сукин сын, ублюдок…
Щелчок предохранителя между ног у Грации.
– Вот увидишь, мы его поймаем. Он теперь знает меня в лицо, но я надену парик, темные очки… Будь спокоен… Вот увидишь, мы его поймаем.
Сижу в одной майке у Бонетти. Разжимаю и сжимаю кулак, рука у самого плеча перетянута жгутом. Пластиковая упаковка шприца хрустит у Бонетти в пальцах. Я дрожу как осиновый лист. Он:
– Знаю, это звучит абсурдно, но тот факт, что тебе так плохо, кажется позитивным… честное слово. Твоя болезнь для настоящей развивается слишком быстро. Нужно время, чтобы проявились все симптомы, какие есть у тебя, и это заставляет меня думать, что твои тахикардия, повышенная температура, мышечные спазмы – психосоматического происхождения. Разумеется, по большому счету это ничего не меняет. Такой невроз может быть не менее опасен.
Сильная, тягучая боль: игла входит в вену. Мне всегда нехорошо, когда я сдаю кровь. Вцепляюсь в подлокотники кресла, стараюсь думать о другом. Бонетти мне помогает.
– Слышал, ты встречаешься с какой-то девицей.
– Да, то есть нет…
– Да или нет? Ты с ней спишь?
– Какое это имеет отношение, послушай…
– Значит, да. Это у тебя серьезно? Тебе бы это пошло на пользу…
– Мне тридцать семь лет, ей двадцать два. Между нами пятнадцать лет разницы.
– Ну и что? С Лаурой вы ровесники, а у вас все пошло наперекосяк. Она тебе нравится?
– Да… то есть не знаю. Я должен все для себя прояснить.
Целый день в кадастровом бюро разглядываю план, прикидываю, как можно было вынести труп девушки из многоквартирного дома воскресным утром, может быть, пока жена и трое детей отлучились погулять. Как, в самом деле? Завернув в большой ковер из гостиной?
