Грация:
– Не слышал ли он криков, шагов, шума борьбы?
– Нет, он слышал только, как разворачивается машина.
Грация смотрит на меня, разочарованно скривив губы, и бормочет:
– Очень жаль. – Потом, наморщив лоб, поворачивается к Карлони. – Ты почему смеешься?
– Потому что это еще не все. Знаете, после того, как нацисты попытались поджечь какого-то марокканца, эти люди спят вполглаза, как Текс Уиллер… Стало быть, заслышав шум, наш африканец вскочил и высунулся посмотреть, что там такое.
Моя сонливость внезапно проходит, только во рту остается сладковатый привкус да щекотно в горле, будто после глотка только что откупоренного шампанского. Я отрываюсь от спинки стула и устремляю взгляд на негра, который убежденно кивает.
– И что же он увидел?
– Черный «мерседес».
– Точно? – сомневается Грация. – Было темно, а он, возможно, не слишком разбирается в моделях…
Карлони придвигает к ней листок бумаги, а негр склоняется и тычет туда пальцем.
– Я попросил его нарисовать фирменный знак, это точно знак «мерседеса». Что же до цвета, то вчера было почти полнолуние, все видно, как на ладони. Но и это еще не все…
Он скрещивает руки на груди, качает головой, с лукавой улыбкой приподнимает бровь. Он, Карлони, ждет расспросов, но я всего лишь смотрю на него пару секунд, а потом испускаю вопль, от которого вздрагивает он сам, негр, Грация и, возможно, все сотрудники уголовного отдела, находящегося за стенкой.
– Черт бы тебя подрал, Карлони, говори! Мне что, спеть и сплясать перед тобой?
Я напеваю «та-та-та-таам», как в фильмах, и он, густо покраснев, поджимает губы. Говорит торопливо, дрожащим, срывающимся голосом:
– Ну так вот, этот африканчик, который у нас торгует спичками, у себя дома был чем-то вроде инженера…
– И что?
– А то, что у него хорошая память на цифры, он их запоминает с первого взгляда. «Модена пять-три- шесть-восемь-восемь-один». Последнюю цифру он не успел разглядеть, но ведь и этого достаточно, да?
«Модена пять-три-шесть-восемь-восемь-один-два».
Я вижу этот номерной знак из окошка моего автомобиля заключенным в рамку, будто в экран телевизора, под желтым светом зажигающихся фонарей. А если перевести взгляд, вижу многоквартирный дом, перед которым припаркован черный «мерседес», чуть деформированный по бокам в изгибе лобового стекла, как в старом кинескопе. И еще дальше, между алюминиевыми штырями, на которых держится подголовник соседнего со мной сиденья, я вижу подъезд и домофон с рядами кнопок. Под одним из них значится имя владельца машины. Марио Веласко, улица Кампителли, 31. Инженер.
– Что это за спазмы?
Грация смотрит на меня, большие глаза широко распахнуты, посередине лба – крохотная, выражающая озабоченность морщинка, нарушающая четкую линию темных бровей. Она сидит рядом со мной, держит на коленях фотоаппарат; объектив приткнулся к туго натянутой джинсовой ткани, а маленькие пальчики с коротко остриженными ногтями лежат на кнопке пуска, в любой момент готовые на нее нажать.
– Какие спазмы?
– У вас спазмы… Время от времени вы дергаете рукой и сжимаете кулак. Вот уже третий раз… Вам нехорошо?
Я ничего такого не замечал. Смотрю на свои руки: они так долго лежали на руле неподвижно, что совсем затекли. Растираю их, засовываю в карманы.
– Это, наверное, потому, что я не спал ночь, – объясняю я.
– Вас уже давно мучит бессонница, верно? Вы ходили к своему другу-врачу?
Я не отвечаю. Бросаю быстрый взгляд на машину, потом на дом, потом на подъезд. Потом в обратном порядке: подъезд, дом, машина. Темнеет.
– Что у нас есть? – спрашиваю я. – Давай-ка подытожим.
Грация кивает, выпячивает нижнюю губу и снова морщит лоб, на этот раз сосредоточенно, сощурив глаза. Открыв рот, чтобы заговорить, она вздыхает и влажно прищелкивает языком, как это делают дети.
– Итак, лето восемьдесят девятого: Альбертини Фабиана, двадцать два года, наркоманка, время от времени занималась проституцией. Выброшена в ров на одном из перекрестков виа Эмилии, перелом основания черепа. Возможно, от удара камнем. Явные следы жестокого укуса на плече…
Я киваю. Вспоминаю фотографию на столе у комиссара. Скверную черно-белую фотографию, бледную и расплывчатую. Снова обвожу взглядом машину, дом, подъезд… подъезд, дом, машину и делаю Грации знак продолжать.
– Последним, кто видел ее в живых, вернее, предпоследним был клиент, подцепивший девушку на вокзале; он добровольно явился дать показания. И показал, что оставил ее под эстакадой, а когда отъезжал, заметил, как она тут же села в другую машину – в «Мерседес 5000 CЛ», черного цвета, в которой находился мужчина с лысиной. – Грация указала на машину, припаркованную у тротуара.
Я опять киваю. Машина, дом, подъезд. Подъезд, дом, машина. Нигде ни малейшего движения.
– Потом была Санджорджи Франческа, в марте девяносто второго. Излечившаяся наркоманка, занималась проституцией, чтобы содержать жениха. Найдена задушенной почти у самой Болоньи. Один из карабинеров, обнаруживших тело, сообщил, что ноги девушки были покрыты круглыми синяками, похожими на следы укусов, но капитан их принял за следы борьбы. Тогда мы и окрестили убийцу Волком-оборотнем, помните? Потом в управлении отвергли идею монстра-маньяка, карабинеры арестовали жениха девушки, а еще была история с бригадиром, которого по ошибке убил полицейский; наши отношения с карабинерами окончательно испортились, так что о том расследовании мы почти ничего не знаем.
Машина, дом, подъезд; подъезд, дом, машина. Темный силуэт последней уже едва различим в вечерних сумерках.
Огонек домофона то загорается, то гаснет, так что в самом деле возникает впечатление, будто смотришь на экран телевизора.
– Вот опять.
– Что – опять?
– Спазм. У вас так сильно дернулась рука, что я даже испугалась. Знаете, меня это беспокоит… О господи, вот он, вот!
Из дома на ступеньки выходит человек, очерченный рамкой подъезда; там, за открытой дверью, темно, почти как в пещере. Худощавый мужчина, не слишком высокий, с лысиной. Он делает полшага по направлению к «мерседесу», но останавливается на первой ступеньке, взмахнув рукой, в которой зажата сумка, болтающаяся на уровне колен. Свист фотоаппарата Грации, которая молниеносно делает снимок за снимком, скорчившись у окошка, внезапно прерывается.
– Вот дерьмо, этот тип нас засек! – шепчет она, прячет фотоаппарат между бедер, поворачивается ко мне, быстро обнимает, прижимаясь всем телом.
Чувствуя, как ее мягкие губы тычутся мне в подбородок, я застываю, захваченный врасплох, потом кладу руку ей на плечо. Когда она наваливается на меня, приникает плотнее к моей груди, чтобы повернуться к окошку, я не могу сдержать эрекции, стесненной, мучительной, сплюснутой молнией на моих брюках и кобурой ее пистолета.
– Нет, он нас не засек, – шепчет Грация, – он что-то забыл.
Действительно, мужчина останавливается на ступеньке и хлопает себя по карманам. Коленом прижимает сумку к стене, роется внутри. Грация отстраняется, оправляя на груди футболку. Зардевшись, потупив глаза, она покашливает, прочищая голос. Ей неловко.
