Оборотень

– Извините, комиссар, – шепчет она наконец. – Я, наверное, насмотрелась фильмов.

Я не знаю, что и сказать. Надо мной еще витает сильный, немного резкий запах ее рук. Хочется смеяться, но мужчина на ступеньках закрывает сумку, и Грация снова поворачивается к окошку.

– Ничего-ничего, – выдавливаю я, скорчив гримасу, которая могла бы сойти за улыбку.

– Марка машины, номер, лысина, даже размер брюк – так, навскидку, как раз сорок восьмой. По мне, так это он, доктор, и на этот раз в управлении должны выдать ордер на арест.

Мужчина, пыхтя, разворачивается на носках; сумка бьет его по коленям. Вместо того чтобы спускаться, он склоняется к домофону и разглядывает таблички с именами жильцов.

Мигающий огонек внезапно вспыхивает, подсвечивая его лицо снизу, и на какой-то миг глаза тонут в глубоких, темных впадинах; я смотрю под таким углом, что голова эта кажется черепом мертвеца.

– Да, – вырывается у меня, – да, это он!

И на этот раз сам ощущаю явственный, сильный спазм: кулак сжимается, рука подскакивает, с силой ударяя в грудь.

После первого же удара кровь брызнула ему на темные очки с напором и яростью плевка, но он продолжал ее колотить, прижимая к земле коленями, одной рукой вцепившись ей в горло, в другой сжимая камень. Продолжал колотить, пока она не пропала в красном тумане, за плотным покрывалом из капель, застлавшим стекла очков, и даже тогда он продолжал колотить наобум, ориентируясь на хлюпающий звук, с которым острый камень опускался по прямой линии, все чаще и чаще.

Он прекратил лишь тогда, когда руки отяжелели и движения замедлились, когда болезненная судорога свела мышцы от самого плеча; тогда он откинулся назад, сел, опершись обо что-то спиной, и стал брезгливо пинать ногами мертвое тело, отталкивать его от себя. Вытер очки тыльной стороной руки, и туман, состоящий из капель, превратился в густую красную полосу, совершенно непроницаемую: так случается, когда «дворники» работают всухую, размазывая грязь по ветровому стеклу.

Он не представлял, где находится, к чему прислонился, на чем сидит. Так он чувствовал себя, когда ребенком внезапно просыпался среди ночи и оказывался в кромешной тьме, без каких-либо ориентиров, с тоскливым страхом осознавая, что все вокруг: тумбочка, подушка, лампа, изголовье кровати – сместилось, перемешалось и теперь уже не найти, где верх, где низ.

А кто она была такая, эта девушка, которой он только что проломил череп, уже вылетело из памяти.

– Нет, нет, нет, нет, Ромео, нет… Ничего-то у вас нету, никаких оснований.

Не следовало останавливать его во дворе. Не следовало бежать за ним по лестнице и окликать в тот самый момент, когда он собирался сесть в машину вместе с охраной. Следовало засесть в приемной и там дождаться Ландзарини, тем более что тот должен был вернуться через десять минут, самое большее через четверть часа, сказала секретарша. Но я горю от нетерпения, я бегу за ним по коридору суда, нагоняю во дворе, и все идет прахом. И ведь знал же я, что после инфаркта заместитель прокурора Ландзарини стал ценить покой и терпеть не может решать дела наскоком.

– У нас есть имя, фамилия и адрес, даже размер брюк и отпечаток зубов!

– Да, да, да, Ромео… На словах все выглядит гладко, очень гладко. Но если покопаться, что останется? Рассказ коллеги, которому какой-то бродяга, к тому же нелегальный иммигрант, поведал, будто бы разглядел номерной знак…

Перебивать его было ошибкой, но я уже закусил удила.

– Однако если сопоставить эти сведения с теми, что накопились в других аналогичных делах…

– Вот-вот-вот, Ромео… Об этом забудьте. Нет никаких аналогичных дел. Я вам уже высказывал свое мнение об этой вашей теории серийного убийцы. Вдумайтесь, вникните! Мы живем в Италии, не в Америке. Мы таких называем монстрами, нелюдями, у нас это мальчишки, которые кидают камни на автостраду, или, например, калабрийцы, которые убили девочку, изгоняя из нее беса, потому что сочли ее одержимой… Какие уж тут серийные убийцы. Да еще в Модене, в Эмилии! Послушайте, Ромео: самый жуткий маньяк-убийца, какого вы сможете здесь найти, это мясник, забивающий кошек, чтобы делать начинку для пирожков.

Заместитель прокурора смеется, смеется и начальник охраны, который уже сел в машину и берет у Ландзарини портфель.

У меня дрожат руки, я засовываю их в карманы и сжимаю кулаки так крепко, что ногти вонзаются в ладони.

– И все-таки кто он, этот ваш монстр-маньяк?

– Марио Веласко, инженер.

Ландзарини качает головой:

– Не знаю такого. Послушайте меня, Ромео, послушайте… Мне сдается, что в этом деле замешаны наркотики, но я не хочу, чтобы потом говорили, будто я какой-то версией пренебрег. Сделаем так… Для начала принесите мне подлинные показания того бродяги, и посмотрим, что из этого можно извлечь. Вы довольны? Приходите завтра, с показаниями сенегальца; завтра, Ромео, завтра. Вместе с сенегальцем.

– Выслали? Как это – выслали? Куда?

Карлони печатает на машинке, быстро-быстро. Взгляд устремлен на лист бумаги, плотно сжатые губы едва приоткрываются, когда он отвечает:

– С предписанием покинуть страну в течение пятнадцати суток; в случае несоблюдения сроков…

Я стучу кулаком по столу, отчего подпрыгивает пластмассовый пенал со значком дорожной полиции. Локтем задеваю Грацию, та отскакивает со сдавленным вскриком.

– Оставь в покое протокол, Карлони, я прекрасно знаю, как высылают иностранцев! Ты хочешь сказать, что его здесь больше нет? Что вы его отпустили на все четыре стороны?

– Таков закон, инспектор.

– На хрен закон!

Я готов снова треснуть кулаком по столу, но вовремя сдерживаюсь. Карлони бешено, как из пулемета, стучит на машинке, потом поднимается, обходит стол и закрывает дверь. Прислоняется к ней, скрестив на груди руки.

– Это Витали, – шепчет он, – прознал, что дело сулит неприятности, и решил как можно скорее избавиться от сенегальца. Я ничего не мог поделать. Он на нас на всех положил.

– А показания? Этот человек – важный свидетель по делу об убийстве…

Карлони показывает на папку кремового цвета, которая лежит на столе рядом с пишущей машинкой.

– Они там, внутри, эти показания, но не теряйте времени, чтобы их читать: там ничего нет. Их написал сам Витали, там нет ни слова ни о номерном знаке, ни о марке машины. Бродяга проснулся, заметил машину темного цвета и заснул опять. Все.

– Но ты-то помнишь номер, который мне продиктовал, так? Ты-то помнишь, что говорил сенегалец!

Карлони раздувает щеки, на какой-то момент мне кажется, что его лицо вот-вот непоправимо исказится, губы вывернутся, выпятятся вперед, толстые, закругленные, как сурдина, трубы.

– Нужно было срочно составить общий отчет по свидетельским показаниям, а потом… был разговор со старшим инспектором, он признал кое-какие свои ошибки, дал обещания, принял на себя обязательства… В общем, комиссар, получилось так, что и я уже не помню, какой там был номер.

Последняя сигарета из пачки. Раздавлена в пепельнице вместе с остальными. Густой запах табачного дыма, застоявшийся в моем кабинете.

– Нужно начинать все сначала… то есть просто начинать, потому что до сих пор мы так ничего и не добились.

Я раскачиваюсь на стуле, пол-оборота в одну сторону, пол-оборота в другую, упираясь каблуками в край письменного стола. При каждом движении Грация появляется то справа, то слева от зеленой лампы с коническим абажуром, которая стоит у меня посередине стола. Она пишет в блокноте, сначала справа от