только мои предположения, так что, взяв из ящичка первую колоду, я протянула ее Александру Васильевичу.
– Молча перетасуйте, думая о сыне, потом отдадите мне, – велела я.
Он взял, принялся неумело перемешивать карты, они валились из его рук, он суетливо пытался их поднять, но я быстро выхватила их сама. Нервозность какая-то в старичке была.
В конце концов он сдался, отдал мне карты и сказал:
– Да я бы и сам карты поднял, что же вы…
А я уже разложила выпавшие карты и внимательно их смотрела.
«То ли я дура, то ли карты врут», – подумалось мне.
Я вскинула глаза на Александра Васильевича. Он пристально смотрел на меня.
Нахмурившись, я подала старичку другую колоду.
– Перетасуйте-ка, – попросила я.
Его руки принялись споро мешать карты, а сам он с видимым безразличием спросил:
– Машенька, голубушка, а что вы уже увидели?
– Надо уточнить, – задумчиво сказала я и взяла у него колоду.
Прикрыв глаза, я принялась за раскладку на тринадцать. Не глядя вытаскивала карты, выкладывала их полукругом, после чего отложила колоду и принялась анализировать картинку.
– Что-то видите? – нервно спросил дед.
– Вижу, – спокойно ответила я. – С сыном вашим вы расстались пятнадцать минут назад, он вас сюда привез, и ждет на машине неподалеку. Оплатите мне сеанс и убирайтесь на все четыре стороны. Нормальную вы мне сказку рассказали, браво. Я даже поверила.
Дед набычился:
– Да с чего это ты так решила? Я к тебе как к человеку пришел, погадать, а ты мне такое говоришь!
Переход на «ты» меня добил.
– Еще раз говорю – оплатите сеанс и уходите! – железным голосом велела я.
– Погодите, – дед снова перешел на «вы», обмахнул платком лоб и продолжил: – У меня к вам деловое предложение. Это, так сказать, была проверка…
А вот этого ему говорить не следовало. Знал бы он, сколько идиотов видели эти стены, которые хохмы ради приходили сюда. Чтобы унизить меня в моем же доме. Чтобы посмеяться…
– Никаких предложений, дедушка, – холодно сказала я. – И говорите спасибо, что я сегодня в хорошем настроении. Раньше я за такие сказки наказывала.
– Да что ты можешь? – запальчиво крикнул дед.
– За такие сказки у меня наказание одно, – не обращая на него внимания, продолжила я. – Я их реальностью делаю. Придет ко мне такой шутник, пожалуется на несуществующие болячки, и заранее радуется – ах, как я над ведьмой – то посмеюсь! Ужо я ее проучу, как людей дурить. А то не знает, как мне все это тяжело дается. И уносит тогда сказочник все, чего он себе нажелал. Вы, я так понимаю, хотите сына лишиться?
Дед посмотрел на меня изумленными глазами, после чего сменил тему. Он покраснел от гнева и закричал:
– Тогда я платить не стану! За что платить?
– За гадание, – терпеливо объяснила я. – Сто долларов. Я ведь вам всю правду сказала, так что деньги заработала.
– Шарлатанка!!! – заверещал он, схватил шляпу и ринулся на выход.
Я бы его выпустила. Неприятен он мне был, мараться не хотелось. Да вот незадача – Баксюша мой сегодня был здорово не в духе. То ли соседская кошка ему отказала в любви и ласке, толи я забыла подсыпать ему в лоток свежих долларов, но он встал на пороге комнаты, взревел дурниной и выгнулся дугой, встопорщив смоляную шерстку.
– Брысь! – запальчиво крикнул ему Александр Васильевич.
Бакс в ответ так рыкнул, да так полыхнул яростным взглядом, что я и сама забоялась. Волкодав, не меньше!
– Убери кота, шалава! – тоненько завизжал старик.
Я переглянулась с Баксом и твердо заявила:
– Двести долларов!
– Че-его?!!
– Сто за гадание, и сто – за «шалаву», – невозмутимо пояснила я ему. – С котом договариваться сам будешь, он баксы тоже любит.
– Да я тебя! – дедок ринулся на меня, но я была наготове и махнула в него ладонью с заготовленным заклинанием фриза.
Дедок застыл посреди комнаты как памятник самому себе, Бакс его обнюхал и презрительно задрал заднюю лапку.
– Эээ, – осадила я его. – Не увлекайся ролью злой собаки!
Но Бакс, индифферентно задрав мордочку, сосредоточился и все же пописал деду на штанину. После чего с достоинством гавкнул и пошел на подоконник грызть традесканцию.
Я же сходила на кухню, достала припасенную на такой случай бутылку водки, ложку и пошла отпаивать деда. Фриз, по-русски – замораживание – штука серьезная, держится часов шесть—восемь. Снять его можно лишь алкоголем. Посему я ложкой разомкнула губы старика и принялась вливать в него водовку. Вскоре дед со скрипом смог прошепелявить:
– Ду-а, я во-у не пю.
– Да мне без разницы, что вы пю, а что не пю, – учтиво ответила я. – И не ругайтесь, я в данный момент социально опасна.
Споив ему примерно грамм двести, я села в кресло и предложила:
– Предлагаю вам со мной расстаться.
– Согласен, – буркнул старик, и, кое-как переставляя ноги, двинулся восвояси.
– А расплатиться? – ангельским голосом произнесла я.
Дед хотел что-то сказать, но, к счастью для него, после фриза наблюдается некая замедленность в действиях. Поэтому, пока он открывал рот, его все же успела посетить мысля о том, что лучше не скрести на свой хребет.
Он с трудом вытащил бумажник, выкинул из него на пол две стодолларовые бумажки, и не глядя пошел дальше.
Бакс вспрыгнул мне на колени, я взяла его на руки и пошла закрывать дверь за клиентом.
– Бакс, ну вот скажи, – по пути вслух размышляла я. – Вот откуда берутся такие идиоты? Идти на прием к ведьме, гадать! – и врать ей. Смысл в этом какой? Я же все равно все вижу по картам.
– Мур-хрюк, – подтвердил Бакс.
– И ведь взрослый человек, – сокрушенно покачала я головой. – А ведет себя хуже первоклассника, ей-Богу. Бакс, я ему поверила, понимаешь? Такую жалостливую историю рассказал, даже мысли не было что он врет.
– Хррр, – согласно сказал Бакс.
– А ведь каким был хорошим вначале, правда? – запечалилась я. – «Машенька», «голубушка», манжеты белоснежные… Прям как тот профессор, который пари на машину заключил с дружками, что я шарлатанка, помнишь его? Это тот мужик, который пришел и стал на сердце жаловаться, печенку и селезенку, а сам здоров был как бык. Ну да я его проучила тогда славно, да?
– Хррррююю, – поддакнул кот.
– Один ты меня понимаешь, – умилилась я и скосила на него глаза.
Мерзавец, оказывается, сладко дрых у меня на руках и при этом безбожно храпел.
– Баксов хочешь? – тихо-тихо произнесла я.
Кот тут же навострил уши и открыл один глаз.
– Вчера печатала, – посулила я.
Взгляд моего годовалого котеночка наполнился мировой скорбью.
«Так чего же ты, собака этакая, – читалось в нем, – мне вчера в таком разе гранулированный
