подозрителен. И все равно раздражала.
Потому что до назначенного времени оставалось еще двадцать с половиной минут, потому что проклятый вращающийся шпиль сбивал ориентацию на местности, потому что вокруг плыло, клубилось марево, именуемое в мегаполисе воздухом. А над головой же сияло роскошное яркое солнце.
Это здание не принадлежало более чем на двадцать процентов ни одной из Корпораций, у него была особая роль. Как же, должно быть, грызли локти большие боссы вечно враждующих финансовых монстров, что не подсуетились в свое время, не заметили этот – далеко не самый высокий или современный шпиль, стоящий чуть поодаль от главных финансовых центров мегаполиса. По большому счету прозрачный вращающийся концепт и поначалу был далек от совершенства, а уж когда внешняя среда стала все больше погружаться в сточную канаву застойного тумана, переваривающего все гнилостные соки этого города… те, кто забрался повыше, тоже не смогли убежать от реальности – лесов почти не осталось, водоросли в океане вырождались, и где не бушевали ураганы – висела безумная духота перегретой топки или полностью промороженного стального подвала. Некогда широкие окна сплошь закрывались щитами, все больше энергетики уходило на рециркуляцию воздуха, солнца не было видно вовсе.
Только не здесь. Благодаря природному чуду вокруг этой хрустальной башни год за годом уже сколько десятилетий вращался атмосферный вихрь, приносивший чистоту морозного воздуха из верхней тропосферы. Потому это здание стало уникальным своего рода курортом посреди гущи мегаполиса. Оно не принадлежало никому, оставшись нейтральной территорией, на которую никто больше не пробовал зариться.
Многие в мегаполисе с завистью глядели на это сверкающее роскошество, пытаясь строить в уме догадки, сколько же стоит поддерживать этот чистый воздух вокруг здания. Если бы это было возможно. За все время с момента, когда эффект атмосферного вихря был впервые зафиксирован, то одна, то другая Корпорации принимались возводить нечто похожее в других местах, оснащая свои творения высшими техническими достижениями – огромными климатизаторами, гигантскими вращающимися лопастями, реактивными прямоточными стратосферными нагнетателями. Все было бесполезно. Чудо не повторялось. Ни за какие деньги. Земля не прощала ошибок старушке-Европе, оставляя ее задыхаться в собственных отправлениях. У каждого материка были свои проблемы. Воздух был проблемой Европы. И потому уникальность места продолжала из года в год играть свою решительную роль. Если нельзя повторить, воспользуемся в полной мере хотя бы подарком судьбы.
Здесь собирались сливки высшего общества мегаполиса. Смотрели на солнце, следили завороженным взглядом за плотной смоговой воронкой, ни на минуту не замедляющей свое движение в двух сотнях метров за окном. Здесь даже облаков никогда не было – разом сошедшие на нет атлантические циклоны обходили Шпиль стороной.
Воротилы очень любили это место, нейтральную территорию раз и навсегда. И ни один человек среди завсегдатаев этого бесценного оазиса не догадывался, что на самом деле оно от нижних ярусов до самой макушки контролируется Корпорацией.
Улисс поймал краем глаза взгляд официанта. Спокойно не посидишь. Некоторые из его личин были здесь почти что завсегдатаями – раз в год наведывались точно. В своем настоящем облике, который уж и сам успел позабыть, Улисс был здесь впервые. Капающие ежеминутно со счета кредиты и продемонстрированная при входе членская карточка поумерили любопытство персонала, но лучше бы ему что-нибудь заказать, а то ведь не дадут спокойно дождаться.
Короткий скучающий жест, склонившаяся тень.
– Кофе. Черный.
Спустя полсекунды чашка уже дымилась на стеклянном столике, что стоял у самой хрустальной стены. Частые посетители садились в глубине, вид на небо был хорош отовсюду, а тут только раздражало марево вихря, топящего в себе кварталы мегаполиса.
Улисс любил сидеть именно тут.
Оказавшись снова в одиночестве, он замер, остановясь взглядом где-то далеко, позабыв и про чашку, и про все остальное. Сейчас хрустальная башня посреди частокола бетонных столбов была для него не еще одним местом во вселенной, а символом чего-то потерянного. Чистоты и ясности цели, достижимости идеалов, праведности средств. «Грязь – она вокруг нас, а не внутри». Увы, он окунулся в эту грязь с головой, еще окончательно не уяснив суть своего пути. Может быть, Ромул… нет, он тоже живет где-то в этом мире. Не ином, хрустальном, светлом, а именно в этом. Увидеть бы его еще раз вживую. Поговорить с глазу на глаз. Но нет, дело Корпорации – важнее твоих сомнений, старт «Сайриуса» важнее.
Улисс вдруг представил себе, что Кора входит в этот зал, в длинном бежевом платье до пят, с распущенными волосами, а вокруг – никого.
Ведь это же так просто организовать – разогнать обслугу, закрыть для посторонних уровень, остаться с ней наедине, как он мечтал столько лет. И уже почти перестал надеяться.
Ведь он правда искал ее тогда, в конце восьмидесятых, уже став полноправным Соратником. Перерыл массу архивов, допросил сотни свидетелей, но то ли вечная преграда на его пути – строжайшая секретность – не дала пойти до конца, то ли следы девушки по имени Кора и правда так крепко затерялись в недрах человеческого муравейника… Несколько раз он не выдерживал, с молодым, неопытным рвением принимался открыто
Кора не отзывалась. И Улисс принимался мучительно перебирать в непогрешимой своей памяти события многолетней давности. Он тогда почувствовал в ней равную. Такую же изгнанницу мира людей, каким изгнанником был он. Было ли то лишь заблуждением молодости, готовой поверить в любое чудо, лишь бы не быть больше одиноким. Или то было чудо, обыкновенное жизненное чудо, каких бывают тысячи. Кружит же где-то поблизости неведомый наемник, значит, и Кора могла вот так же незаметно для сетей Корпорации пройти через горнило собственного становления, научиться намертво закрываться от их жадных коллективных глаз, прожить эти годы одна…
Улисс с трудом представлял себе такую жизнь, море отчаянного одиночества, потенциал чувствовать, жить, владеть всем этим хрустальным миром и невозможность пробиться наружу – от страха перед повторением случившегося столько лет назад. Ромул ответил как-то на прямой вопрос – мы почувствуем, если она погибнет, мы почувствуем, если она откроется хоть на миг. Если она та, за кого ты ее принимаешь.
Такие люди не заводят семей, такие люди остаются вечными одиночками, пытаясь выжить в сотворенной ими же клетке для разума. И чем дальше, тем сложнее пробить нарастающую с годами скорлупу.
Улисс глядел на ворочающую своими грязными боками нерукотворную воздушную воронку, и в его воображении проносилось то, чего не могло быть.
Кора идет через пустой зал, и с каждым ее шагом он все сильнее ощущает ту забытую теплоту, незримое сияние не повзрослевшей Коры, а существа подобного ему, одинокого, но простившегося со своим одиночеством раз и навсегда. Они бы сидели друг напротив друга и рассказывали бы свою жизнь. С самого мига их расставания и до встречи на улицах мегаполиса, посреди безликой толпы.
Она бы радовалась, что впервые не одинока, а он бы ей рассказывал о Ромуле, о Корпорации, о будущем и проекте «Сайриус». О таком он мечтал все эти годы. В этих грезах порой было больше жизни, чем вокруг. Но каждый раз они обрывались одинаково – лицо по-прежнему юной Коры разом менялось, приобретая черты той, что он видел лишь однажды – в череде образов, что разделил с ним Ромул. Ее звали Лилия, и она умерла, погибла, более сорока лет назад, в тот год, когда родился Майкл Кнехт. Всегда одно и то же. Словно сон наяву. При чем тут она? Он думал о Коре, но вспоминал и эту тень из прошлого.
Этот образ возвращал его из забвения. Чудес не бывает. Нельзя всю жизнь прожить в построенной вокруг собственного разума тюрьме и не стать ее рабом. Если Кора та, за кого он ее принимает, спустя столько лет она может повредить себе, сделай ты хоть одно неосторожное движение. Если она та, за кого он ее принимает, она может стократ навредить окружающим. А если он сам раскроется – то смертельная опасность нависнет и над ним.
То, чем он грезил, было невозможно. Бежевое платье до пят, распущенные волосы, и никого
