Принесли еще кувшин пива.
Нарезали холодного мяса.
Приготовились к нелегкому разговору.
– Отец, – начал Рудгер, косясь на венеда.
– Сын, – почти в перебив ему сказал Альферт.
И оба умолкли.
– Говори, – велел отец, хлебнув из кружки.
Сын старшины турпилингов подбирал слова так осторожно, что Волькша в миг почувствовал, сколь велика власть отца в этом доме. И все же слова Рудгера были полны мятежной решимости. Он не просто так колобродил по улицам в эту ночь, а встречался с друзьями, и они сообща придумывали способ вызволения Брони от ругиев. Ничего другого к ним в голову не пришло, как поймать кого-нибудь в окрестностях Зеленой Горы, пытать его, вызнать, в каком доме держат девушку, а после напасть на узилище и отбить Броню силой. Ночной налет, конечно, не самый честный поступок, но на бешеную собаку завсегда надобна суковатая палка.
– И сколько же вас набралось таких храбрецов? – осведомился Альферт. По голосу нельзя было понять, посадит ли он сына под замок немедленно или начнет доставать из сундуков свою походную кольчугу.
– Отец, не вставай у меня на пути… – недюжинное упрямство и решимость звучали в словах молодого турпилинга.
– Отвечай, сколько вас? – рявкнул отец.
– Восемь моих друзей и четверо братьев Брони, – ответил Рудгер: – Хижане хотели еще и своих приятелей кликнуть, но я сказал, что случись чего, их ножи и копья будут Винете нужнее, чем нам.
Альферт отвернулся и яростно потер глаза.
Сын осекся и вытаращился на отца так, точно видел его впервые.
– Чего уставился? – спросил хозяин дома, несколько раз шумно шмыгнув носом: – Гарь от светильника в глаз попала…
Пришлось поверить ему на слово, хотя со стороны было очень похоже, что старшина турпилингов растроган до слез и тем, что турпилинги и хижане собираются вместе предпринять эту безумную вылазку, и тем, что молодой Рудгер рассуждал как зрелый муж и пользу Винеты ставил выше своей беды.
Ну, как после этого сажать парня под замок для вразумления? Не удержат его ни запреты, ни замки. Видно, судьба у него такая – идти в набег на Хохендорф. Так уж пусть лучше сойдет он на ругиев берег с борта драккара. Вид варяжской ладьи завсегда страху нагоняет. А чужой страх в смелых начинаниях лучший помощник. Он всегда впереди храбреца бежит и ноги-руки супостатам вяжет…
Когда Хрольф увидел в условленном месте не двух венедов, как ожидал, памятуя намерение Волькши, а целых пятнадцать вооруженных человек, он заподозрил неладное. Весь предыдущий день его драккар рыскал вдоль окрестных островков в поисках легкой добычи. Но ничем кроме потерявшейся овцы и старых рыбацких сетей, шереверны не разжились. Неужели из-за этого к условленному месту выслали целую ватагу ратарей?
Не усмирило осторожность шеппаря даже то, что среди людей на берегу, возвышался верзила похожий на Ольга.
Волькше пришлось отослать Винетских ратарей на двести шагов от полосы прибоя, прежде чем Хрольф приказал: «Русь к берегу».
Сети, которые Варг расставил потрошителю сумьских засек, были сплетены на совесть. За то время, что Мокша хороводила венеда вместе с сыном Снорри, Годинович уразумел норов и склад ума Хрольфа. И шеппарь попался. Мысль о легком, но богатом грабеже пришлась племяннику Неистового Эрланда по душе. Много ли они сумеют утащить прежде, чем ругии придут на защиту своего городца? На любой погляд это будет куда больше одной овцы и старых сетей. Может статься, еще и пяток пленников удастся затащить на драккар. Или пленниц…
Несколько смущало Хрольфа число охотников со стороны островитян. Но Варг убедил его, что у них в набеге на Хохендорф своя корысть, и на долю в добыче они не зарятся. Словом, похмурив для вида брови, шеппарь согласился принять Волинян на борт. А приняв, даже возгордился: на Громе манскап из тридцати шести человек плавал только в славные времена дядюшки Эрланда.
Пиво, хлебы, мясные и овощные разносолы, которые Волиняне принесли с собой для вечерней еды, еще больше укрепили дух манскапа. Да и возращению изрядно помятого Ольга порадовался не только Уле. Рыжий твердолобый здоровяк пришелся по душе почти всем людям Хрольфа.
Словом удачный набег на ругиев и легкая добыча, казалась всем делом решенным.
Единственное, что вызвало разногласие между викингами и Волинянами, – это время нападения. Рудгер предлагал тайно подойти и напасть на Хохендорф ночью. Хрольф стоял на том, чтобы обрушиться на город в полдень, под рев рогов и удары в щиты.
– Да пойми ты, малолетка, – тряс он пальцем перед носом Альфертова сына: – Какие бы эти ругии дураки не были, а в поле ночевать они не будут. Наверняка спать под бок к женам ходят. Так что ночью, как только ото сна очухаются, они все, что ни на есть, на нас навалятся и растяпают как дождевых червей. А днем, если, как ты говоришь, они Винетскую рать в поле ожидают, в городе как раз-таки одни бабы, дети, да немощные останутся. Тут-то мы нагрянем. Уразумел?
Хрольф не стал рассказывать турпилингу, что он всегда так сумьские засеки потрошил. Дождется пока мужики на охоту или в поле уйдут, и тут только нападает. С шумом, с гамом. Сумь от этого всегда ошалевала и почти не сопротивлялась. Ругии, конечно, не были пугливой сумью, но слово шеппаря возобладало, и набег решили начать в полдень.
Рудгер оттащил Варга в сторону и долго убеждал, что надо сначала выведать, в каком из домов Хохендорфа держат Броню. Но раскрывать Хрольфу подноготную набега было никак нельзя, и потому венед убедил турпилинга настропалить своих приятелей чтобы те, в то время как варяги будут творить брань и грабеж, быстренько застращали кого-нибудь из супостатов и выпытали, где прячут хижанскую девицу, или вовсе ломились на удачу во все запертые двери подряд…
Ругии Хохендорфа откупались от даннских викингов лет эдак пятьдесят или даже больше. Последние двадцать лет они исправно платили в казну конунга Роскилле,[149] и других забот не ведали. Над воротами городца, створки которых давно истлели на земле, висел его щит. Так что шёрёверны обходили стороной маленькую заводь у подножья с Зеленой Горы. Иметь неприятности с правителем Данмарка не желали даже самые отчаянные морские гуляки: за самовольные поборы своих данников конунг мог жестоко покарать.
Однако Хрольф был свеем, и даннский конунг ему не указ.
Утро не предвещало Хохендорфу ничего, кроме последнего дня стояния городского ополчения в чистом поле. Судя по всему, Винетцы струсили и едва ли уже явятся вызволять хижанскую красавицу в честном бою. Ну, а уж если они соизволят придти, то со всей возможной силой. Так что к брани ругии готовились хотя и с усмешками на лицах, но со всевозможным тщанием.
Когда городская дружина выступила из ворот, Уле, следивший за городцом с высокого дерева, спустился вниз, и, не торопясь, пошел через лес туда, где с вечера спрятанный за небольшим мыском, без паруса и даже без мачты стоял драккар Хрольфа. Спешить было некуда. Ругии должны были уйти в чисто поле, расположится там боевым порядком и, если, шёрёвернам повезет, задремать на солнцепеке.
Когда на Хохендорф, занятый размеренными дневными делами, обрушился страшный рев и грохот, его жителям показалось, что разверзаются небеса и оттуда точно хлопья черного снега на улицы городца падают разъяренные варяги.
Те немногие мужчины, что оставались в городе, застывали на месте в холодном поту.
Женщины бросались к заголосившим детям.
Как и говорил Хрольф, в первые мгновения ни у кого не возникло даже мысли браться за оружие.
Бежать!
Спасаться!
А уже слетали с петель двери домов, и, размахивая топорами, туда врывались косматые викинги в кожаных латах поверх меховых рубах. Их лица были перекошены злобой. Их глаза жаждали крови, а руки золота и серебра:
– Сильвер! Гюльд! Вар?[150]
