еще ни о чем не говорило.
Важнее было другое. Две седмицы назад у Эрны начались преждевременные роды. Она уже попрощалась с белым светом, но недоразвитое дитя родилось мертвым, так и не разлив яд в крови своей матери. Что она будет делать, если старшины Хохендорфа, отец и сын, вернуться-таки с новыми женами?
– Не вернутся! – зло прохрипел Волькша.
Он был готов в тоже мгновение ринуться на поиски мужа Эрны и его отца, дабы воздать им за все слезы пролитые рыжеволосой ругийкой. Кто бы мог подумать, что она была всего на год его старше, а выглядела порой как двадцатилетняя, не раз рожавшая баба. От бессильного гнева Волкан хрустел костяшками пальцев и метался по сторожевой башне, как зубр, попавший в коровью стайку.[170]
На востоке, за Волином, за взбунтовавшейся Винетой, за хмурыми эстиннами, за суровыми охтичами и добродушной водью, за Волховом и Белоозером вставало ярое Червеньское солнце…
Часть 3
Эрна
Кнорры
Весла размеренно вспенивали воду. Ньёрд наполнял парус до краев. Течение западной Одерской протоки в меру сил подгоняло драккар. И вскоре только ноющая челюсть и вершина Зеленой Горы на горизонте напоминали Хрольфу о Хохендорфе. Разложенное по пяти мешкам в его сундуке покоилось серебро, которого могло хватить на покупку бонда. Завидного бонда, обширного, плодородного. Того, что шеппарь скопил за годы своих бесславных походов по северо-восточным закоулкам Восточного моря, достанет на то, чтобы обзавестись фольками и, в случае чего, подлатать постройки. Конечно, продав Гром можно было бы разжиться куда более завидным хозяйством, но дядюшкину посудину придется бросить на поживу этому сброду, что зовется его манскапом. Ах, да, немного серебра можно выручить за дом на Бирке и за Глаз Имира. Эти несложные подсчеты с каждым мгновение все больше укрепили решимость Хрольфа покончить с морскими скитаниями как можно быстрее. В даннском Гюльдборге он сойдет на берег, как бы для того чтобы торговать кнорры, а сам напросится на первый же корабль идущий в сторону Свейланда. Вряд ли, конечно, ему повезет настолько, что он доплывет туда на борту одной ладьи, придется пересаживаться и не раз, но все равно сын Снорри полагал попасть на Бирку и исчезнуть оттуда значительно раньше, чем туда придет эта неблагодарная, скрипучая и вечно подтекающая развалюха беспутного Эрланда. Больше всего на свете Хрольф мечтал о том, чтобы Гром вместе с манскапом больше никогда не появился в водах Мэларена. А после исчезновения шеппаря это должно было неминуемо произойти. У ладьи, управляемой этим сбродом, не было другого пути кроме, как наскочить на мель или пропороть днище о подводный камень. А те пятеро, что остались сторожить добычу, закончат свою жизнь на даннской плахе. Особенно этот венедский сопляк, что посмел поднять руку на своего шеппаря!
Теперь важно было сделать так, чтобы люди, особенно два загребных, что в упор смотрели на Хрольфа со своих сундуков, ни о чем не заподозрили. Сын Снорри потрогал припухающую челюсть и углубился в раздумья о новом бонде и созерцание морских просторов.
В устье Одры Хрольф был второй раз в жизни, а о Гюльдборге знал только по рассказам шеппарей, плававших к даннам этим путем. К северо-западу от Волина должна была лежать обширная гряда островов. Если обогнуть их с моря и взять прямо на запад, то попадешь на северную оконечность острова, на котором стоит Гюльдборг. Если же пробраться мимо гряды вдоль берега и опять-таки направиться на закат, то можно было попасть к длинному проливу, который опять-таки приведет к Золотому Замку. Обладая столь скудными сведениями о предстоящем пути, Хрольф решил не испытывать судьбу и плыть вдоль берега.
Весь день драккар летел, как птица, но Гюльдборгского пролива достиг только впотьмах. Сказалось то, что из Хохендорфа Гром вышел только в полдень. Идти в такую пору по неизведанной шхере Хрольф не решился, и манскап провел ночь в деревеньке Хассело.[171]
То ли лицезрение унылой жизни окрестных землепашцев подточило столбы Хрольфовых намерений, то ли за ночь перестала болеть челюсть, то ли гребцы ни словом, ни взглядом не выдали того, как их позабавила полученная шеппарем оплеуха, но утром сын бондэ уже изрядно сомневался в том, что готов бросить свой драккар.
А когда по левому борту появился городок, подходивший под все описания Гюльдборга, Хрольф едва не грыз родерарм от сомнений, терзавших его разум и сердце.
Он уже облачился во все свое бранное железо, перекинул через плечо тяжеленную суму с серебром и подошел к борту корабля, чтобы перебраться на мостки. Оставалось только сурово наказать манскапу ждать, не покидая драккара, как вдруг, совершенно неожиданно для себя Хрольф обернулся к загребным и гаркнул:
– Уле, Ольг, раздери вас Гарм! Что вы сидите? Пойдете со мной. Не гоже шеппарю, как последнему фольку, таскать тяжелую поклажу. Кто же поверит в то, что я не просто так языком треплю, а, как есть, покупаю кнорр?
Олькша, который из иного разговора понимал самое большее два слова, и то подивился тому, как яростно и цепко торговался Хрольф. Будь у него побольше времени сын Снорри выторговал бы три кнорра по цене двух.
Так ведь и то сказать, первую посудину он купил прямо у корабелов. Они только закончили ее для какого-то купца. Тот задержался в пути. И Хрольф так заморочил умельцев, что те были рады-радешеньки избавиться от новенького кнорра, получив за него как за изрядно потрепанный.
Дальше пошло труднее. Гюльдборг – не чета Коге или Роскилле. Оказался городишко мал, да и скуден. И все же Хрольф нашел еще две посудины. Рядом с первой покупкой они выглядели совсем старыми, но на плаву держались хорошо и нисколечко не текли, а что еще требуется от кнорра. Если же принять во внимание то, что оба они не просто болтались где-то у полусгнивших мостков, а ждали загрузки товара, то можно понять, сколько умения и задора понадобилось племяннику Неистового Эрланда, чтобы убедить их владельцев уступить ему корабли. Торговля растянулась на полдня. Хрольф врал, пугал, льстил, топал сапогами и звенел железными бляхами на броне. Купцы недоумевали, отнекивались, стращали, удивлялись, неверили. И, в конце концов, согласились. После этих долгих и тяжких торгов у всех, даже у тех, кто просто стоял рядом, осталось чувство, что они поучаствовали в самой выгодной сделке в жизни. Даром, что после нее бывшие владельцы кнорров застряли в Гольдборге со своим добром на пару месяцев и потратили все полученное серебро на покупку новых судов.
Вечер был уже на подходе, когда Хрольф и его высоченные спутники вернулись на Гром, сообщить о покупке кнорров.
И вот тут началось самое сложное. Шеппарь неплохо поднаторел в управлении драккаром, но никогда не водил за собой ватагу кораблей. К тому же на весла четырех кораблей он мог рассадить всего пятнадцать человек – неполный манскап Грома. Суда же надлежало увести из Гольдборга как можно скорее, пока корабелы или купцы не спохватились и не пришли требовать свои кнорры назад.
Задача оказалась куда сложнее, чем представлялась в Хохендорфе. После того, как были определены четыре кормчих, в распоряжении Хрольфа осталось всего одиннадцать гребцов. Не густо. Очень не густо для того, чтобы везти широкопузые, неуклюжие кнорры. Такого позора на Бирке не пережил бы ни один шеппарь, но, хвала Одину, Гюльдборг был на безопасном расстоянии от варяжской вольницы, и никто из шёрёвернов не увидел, как Гром Трюморк, гордый корабль Неистового Эрланда, тянет за веревку три грузовые посудины. На всякий случай на каждом кнорре сидела пара гребцов, но их помощь почти не ощущалась теми, что ломал спины на сундуках драккара. Еще и Ньёрд издевался, как мог, дуя прямо в драконью морду.
Словом, к ночи связка кораблей едва добралась до местечка Зюндбю, что было на пол пути к Хассело, принимавшего драккар прошлой ночью.
На заре было решено, что днем гребцы на кораблях станут меняться, дабы не загнать насмерть тех, кто надрывался на головном судне. Но осуществить эту задумку оказалось не так-то просто. При первой смене один из гребцов свалился за борт и едва не утонул, поскольку обессилел донельзя.
Если бы варяжский бог ветра не сменил гнев на милость, связка драккара и кнорров так и плыла бы к Хохендорфу, точно снулая рыба. Но Ньёрд подсобил и к вечеру пригнал вереницу к той россыпи островов, за которой начиналась Одерская губа…
