рисковать нельзя. Во всяком случае я не готов к этому.
– Нам нельзя возвращаться! – не согласилась Кайку. – Я дала клятву Охе. Мы должны продолжить путь.
– Боги терпеливы, Кайку, – попыталась успокоить ее Азара. – Ты не должна забывать свой обет, но нельзя бросаться вперед подобно слепцу. Лучше отступить и повторить попытку.
– Кроме того, ты просто умрешь, если не последуешь моему совету, – добавил Мамак.
Кайку в отчаянии нахмурилась.
– Я не могу возвратиться! – повторила девушка.
Азару озадачили нотки безумия, проскользнувшие в ее голосе.
– Но мы должны так поступить. У нас нет выбора.
Через несколько часов Тэйн проснулся. Снаружи выл и бесновался ветер, но ухо уже не воспринимало эти ставшие привычными звуки. Кайку сидела перед костром, устремив неподвижный взгляд на пламя, потом, точно очнувшись, подбросила в огонь комок мха. Тэйн, лежавший с другой стороны костра, прищурился от яркой вспышки. В последнее время он мысленно то и дело возвращался к беседе с Азарой, поэтому задумчивое состояние Кайку не сразу привлекло его внимание.
Девушка подскочила от неожиданности, услышав голос Тэйна.
– Кайку, почему ты не спишь?
– Потому что когда я засыпаю, мне снятся кабаны.
– Кабаны?
– Ты так легко соглашаешься повернуть назад, Тэйн, – тихо и задумчиво произнесла Кайку. – Я поклялась главному богу, а ты уже готов возвратиться.
Глаза слипались. Юноша отчаянно старался перебороть зевоту.
– Мы попытаемся еще раз, – сонно пробормотал он. – Мы не сдадимся…
– Возможно, это просто не твой путь, – прошептала девушка, ни к кому не обращаясь. – Должно быть, боги уготовили его только для меня.
Если она и добавила что-нибудь еще, то Тэйн, провалившись в сладкое забвение, этого уже не услышал.
А на следующее утро Кайку ушла. Ушла в бурю, захватив с собой лишь мешок и ружье. И еще маску.
Глава 18
Собираясь на прием к наследнице, Мисани облачилась в темно-зеленое платье с широким синим поясом, который выполнял не только декоративную роль, но и удерживал спрятанный на спине подарок, который ей поручили доставить во дворец. Пояс немного топорщился, но недостаток скрывали длинные, густые волосы, перевязанные синими кожаными ремешками. Плоский, изящно упакованный сверток таил внутри себя ночную рубашку, которая несла смерть юной принцессе.
Мисани призвала на помощь все присущее ей самообладание, чтобы сохранить спокойствие и невозмутимость, когда в сопровождении придворной дамы вошла в покои императрицы. Помимо всего прочего, оставалась угроза заражения и самой посыльной, если, по какой-либо случайности, пакет порвется, и рубашка коснется ее кожи. Правда, отец заверял, что все меры предосторожности приняты, что упаковка пропитана обеззараживающим средством. И, кроме того, говорил он, инфекция содержится в рубашке в малых дозах и может подействовать только в том случае, если вдыхать яд очень долгое время, например, во сне.
Мисани лишь презрительно улыбалась, вспоминая все его уверения. Ей было совершенно ясно, что отец ничего не знает о костной лихорадке и как попугай лишь повторяет доводы, приведенные Сонмагой. Что же пообещала семья Амаха? Из-за чего отец превратился в комнатную собачку, а собственную дочь сделал послушным орудием в чужих руках?
Ее пугала собственная горячность. Никогда раньше она не позволила бы себе думать об отце в подобном духе. Но сейчас, находясь перед комнатой, где ждала императрица, Мисани была уверена в своей правоте. Отец знал, что дочь не откажется, и предал ее, прикрываясь заверениями Сонмаги для успокоения совести. Она не желала участвовать в убийстве, тем более убийстве подлом, мерзком. Если ее поймают, она не переживет стыда и покончит жизнь самоубийством.
А как жить, если все пройдет успешно?
Отец привел множество пустых, ничего не значащих доводов: Мисани предотвратит гражданскую войну, сохранит жизнь многим людям, окажет огромную услугу Сарамиру. Девушка не слушала его. Мисани хотелось обнять его и заплакать, а потом закричать прямо в лицо: «Не делай этого, отец! Разве ты не чувствуешь, что происходит? Еще не поздно. Если ты передумаешь, я все еще смогу остаться твоей дочерью».
Но он не передумал. И она почувствовала, что соединявшие их кровные узы оборвались. Мисани смотрела на Авана и больше не узнавала в нем отца. Внезапно ее стало раздражать в нем все: каждый жест, каждый изъян внешности, привычки, на которые прежде не обращала внимание. Мисани перестала уважать отца, и это было самое ужасное, что только могло с ними случиться.
Она решилась на убийство, потому что не могла нарушить дочерний долг. Но после этого ее обязательства перед отцом будут исчерпаны. Мисани подозревала, что Аван догадывался об этом. И, тем не менее, не изменил своего решения.
Сонмага. Ненависть девушки к этому человеку не имела границ.
Мисани предстала перед Анаис и склонилась в низком поклоне. Они какое-то время беседовали, хотя позже девушка едва могла вспомнить хоть слово из этого разговора.
Императрица пыталась узнать мнение Мисани о вступлении на престол Люции, но гостья ограничилась ласкающими слух, но ничего не значащими ответами. Анаис расспрашивала ее об отце, очевидно стараясь понять причину визита дочери ярого противника правящей династии. Но Мисани заверила императрицу, что хочет составить собственное мнение о наследнице.
Холодный, леденящий кровь ужас медленно наваливался на Мисани во время беседы с владычицей Сарамира. Маска беспечности грозила вот-вот соскользнуть, обнажив таящиеся под ней страх и тревогу. Девушке казалось, что императрица почему-то мешкает, не желая представлять ее наследнице. Похоже, Анаис была чем-то обеспокоена. Сверток давил на спину. Стыд от того, что предстояло совершить, прожигал насквозь. Неужели мать чувствует, что гостья собирается причинить вред ее ребенку? От одной мысли об этом девушку бросало в дрожь.
Наконец императрица пригласила Мисани к наследнице, покои которой располагались возле сада. Они прошли вдоль конюшни, затем мимо храма бога Оха, взметнувшего в небесную синь четыре тонких шпиля, и наконец оказались в саду. Это был целый лабиринт из тенистых аллей, беседок, глубоких каналов, по которым скользили лодки. Увиденное потрясло Мисани: сад в императорском дворце больше походил на миниатюрный городской район. Девушка также заметила несколько приземистых сторожевых башен вокруг парка и вооруженных солдат, пристально наблюдавших за ними.
– Прошу прощения за свою стражу, – извинилась Анаис, когда они вышли на яркий солнечный свет. Она заметила взгляд Мисани, брошенный в сторону солдат. – Безопасность Люции превыше всего, особенно сейчас.
– Понимаю. – Мисани судорожно сглотнула.
Девушка спрятала сверток из простой предосторожности, для которой, как оказалось, имелись все основания. И хотя даже предположение, что дочь знатного вельможи может причинить вред наследнице, было бы сочтено серьезным оскорблением, она не желала рисковать и собиралась отдать Люции сверток без свидетелей, оставшись с наследницей наедине. Но теперь у нее появились сомнения в успешном исходе операции.
Мисани показалось, что Анаис собирается что-то еще сказать, но та, похоже, передумала. Спустя несколько мгновений императрица все-таки заговорила.
– Я узнала, что кто-то… пробрался недавно к Люции, – сообщила она. – И, возможно, с недобрыми целями.
– Ужасно, – ответила Мисани, чувствуя огромное облегчение. Не о чем волноваться, императрица не подозревала ее.
Женщины нашли Люцию в компании высокого человека с коротко подстриженной белой бородой. Они
