Вот такую белиберду и ахинею писал ненормальный писатель. Население просто покатывалось со смеху над ним, просто животы надрывало… Умное население уже давно выбрало тампоны, демократию и жвачку. Оно было нормальным, прогрессивным и смотрело мексиканские сериалы.
А этот ненормальный их не смотрел.
Этим писателем был я.
Каюсь.
Таким уж я уродился — злобным человеконенавистником, махровым шовинистом, красно-коричневым национал-патриотом, тоталитарным империалистом, оголтелым фашистом, пещерным антисемитом- жидоедом (так меня называют одни), и ещё безродным космополитом-провокатором, злейшим русофобом, продажным сиони-стом-жидолюбом, тайным масоном, замаскированным атлантистом, агентом ЦРУ и приспешником глобалистов (так меня называют другие).
А я их всех называю просто обалдуями. Пациентами палаты… Да что там, мы все пациенты этой жизни № 8.
Одна радость, временные.
Мы сидели с Кешей на веранде его ближней дачки в Огареве. Он опохмелялся рассолом. А я клял себя, что опять впустую теряю время. Мне надо было добивать роман про Гута Хлодрика — читатели замучили напрочь, любопытные, всё хотели знать, что с ним случилось на Преисподней, так называлась планета-каторга, куда старого доброго разбойника упекли без суда и следствия. Я и сам хотел дописать этот роман, мне интересней было жить в двадцать пятом веке, чем вариться в этом нынешнем дерьме[24]… На носу была экспедиция на Евфрат, там сворачивали новые раскопки, опять ариев нашли, многим это не нравилось, а мне надо было успеть, пока всё не закатали катками и не зарыли бульдозерами — билет на Дамаск лежал в кармане, надо было перечитать пару работ по третьему тысячелетию до нашей эры в Месопотамии… А я торчал на этой даче! Кеша, гад, прислал за мной людей, мол, срочно! горит! И я поверил.
Простота хуже воровства.
Его немного подстрелили. Охранка. Просто пощупать решил. И напоролся. Две пули в плече, одна щёку обожгла. Палить начали с ходу, не разбираясь, как только свернул на заветную дорожку с шоссе. Ни знаков, ни вывесок, ни предупреждений… просто не суйся! Но взять не успели… Теперь неделю будет пить. И отпиваться.
Кеша действовал как профессионал. А на профи есть профи, это знает любой болван. Профессионала может объехать на кривой только любитель. Гениальный любитель. Кеша хотел въехать в рай на моём горбу. В киллерском деле я был любителем… точнее, вообще никем и ничем. А я не хотел тратить времени на пустое дело.
И ничего в голову мне не лезло.
Мы сидели на веранде, за стёклами была чёрная росси-янская ночь. И какая-то чёрная обезьяна в телеящике обучала детей и юношество как безопасно заниматься гомосексом и лесбиянством. Это было модно. Это было свободой слова и гласностью. Писателей не пускали в телеящик. Пускали только обезьян.
— Ну, и для кого мы работаем? — мрачно спросил забинтованный Кеша. — Для этих подрастающих лидеров?!
Обезьяна имела квартиру в Новом Йорке, получала там зарплату при Альянсе Унифицированных Наций и ещё кое-где. Здесь она была миссионером, светочем демократии. Раз в год ей вручали ордена и медали, а каждые полгода давали госпремии. Сам президентий целовал её чёрную лапку, лично благодарил за огромный вклад в просвещение дремучей и нецивилизованной Россиянии. Патриархий Ридикюль осенял обезьяну размашистым крестным знамением и молился за неё. Он хотя и не являлся в отличие от Римского Папы личным наместником Иеговы на земле, но то же страстно жаждал быть великим прогрессистом и реформатором.
Пока Кеша хмурился и чванился, обезьяна начала проводить у мальчиков и девочек из её юной аудитории опрос, по сколько раз в день они мастурбируют. Тут же завязалась оживлённая дискуссия, как повысить качество и количество оных процессов… А кончила обезьяна тем, что вообще-то всё это надо проходить в школе, в младших классах, и только кондово-пещерные пережитки сов-деповского тоталитаризма не дают развиваться юной россиянской демократии вширь и вглубь. Ликованию аудитории не было предела. Обезьяну засыпали розами, пионами и гладиолусами, а потом понесли на руках из студии… наверное, получать очередную правительственную награду. Мы не досмотрели. Кеша запустил в экран бутылкой из-под шампанского… Экран остался цел. Только канал почему-то переключился. Теперь два огромных бугая-спецназовца, заламывая руки, тащили куда-то тощего мальчишку-солдата, который, чтобы не подохнуть от голода, стащил на базаре в Грозном какую-то кость с прилавка. В следующем кадре откормленный военный прокурор строго вещал, что «по делам мародерства у мирного населения уже возбуждено двадцать тысяч уголовных дел, сорок тысяч солдат-срочников отправлены в тюрьмы и дисбаты, а в качестве компенсации мирным чечено-ичкерцам уже переведено из федерального центра двенадцать миллиардов рублей…»
— Слушай, — спросил меня Кеша. Он был абсолютно трезв. — Ты бы пошёл сейчас служить?
— Нет, — ответил я.
— И я бы не пошёл. Я лучше отпилил бы себе палец пилой… Эти мальчонки просто святые… мученики… ты читал когда-нибудь про первых христиан, которых скармливали львам на потеху публике?
Я кивнул. Я всё читал, я всё знал, даже то, о чём Кеша не имел ни малейшего представления. У нынешних ребятишек, которых уничтожали в свободолюбивой Чечене-гии, судьба была пострашнее… Первые христиане хотя бы знали, за что они гибнут. Эти не знали. Их просто загоняли в кровавую мясорубку, где с обеих сторон были их враги: одни резали им головы, взрывали, расстреливали, другие морили голодом, холодом, гнали на пулемёты и под гранатомёты без права на ответный выстрел, бросали на смерть в горах и пуще смерти травили военными прокурорами… Ребята были святыми. Великомучениками. Но они не знали об этом. Ни одно гомосущество из тех, с которыми сюсюкалась в телеящике чёрная обезьяна, не продержалось бы там, в этой бойне, и получаса… А русские мальчишки держались. И это было всё, что осталось от умершей России…
— Мы не вытянем это дело, — вдруг сказал Кеша.
— Не мы, а ты, — поправил я его.
Я знал историю. И я знал, что наша история кончилась. И началась история чёрных обезьян. И можно перебить хоть всех президентов, премьер-министров, губернаторов и народных избранников по всему
