– А если и услышат, что ж такого? Будто никто не знает! Ведь матушка наваба – пошли, господи, душу ее в райские селения! – купила меня для своего сына.
– Ради бога молчи, – сказала я снова. – Сядем где-нибудь наедине, тогда и поговорим.
Покончив с едой, мы ополоснули руки и лицо, пожевали бетель. Служанка принесла и раскурила хукку. Потом бегам под разными предлогами удалила всех своих женщин.
– Наконец-то ты меня узнала, – сказала я.
– Нет, я тебя узнала еще в тот день, когда в первый раз увидела в Канпуре, – возразила она. – Сперва я довольно долго сомневалась. Я была уверена, что где-то видела тебя раньше, но где? Это мне не удавалось вспомнить. Как ни ломала себе голову, все без толку. Вдруг случайно взглянула на свою служанку Кариман, и ее имя напомнило мне о Кариме. Тут я сказала себе: «Так вот оно что! Я встретилась с ней у Карима, к которому нас привезли, когда похитили…» Меня тогда звали Рам Деи.
– Я тоже тебя узнала не сразу и долго терялась в догадках, – призналась я. – У меня есть подруга Хуршид – она на тебя очень похожа. Когда я, бывало, глядела на нее, то вспоминала тебя.
– Теперь послушай, что со мной было, – начала бегам. – Когда нас с тобой разлучили, меня купила матушка наваба-сахиба Умдатунниса-бегам. Ты, наверное, помнишь, что мне тогда было лет двенадцать. Навабу шел шестнадцатый год. Батюшка наваба-сахиба жил в Канпуре – с бегам они были в ссоре, – и он решил женить сына на дочке своей сестры, которая жила в Дели. Но бегам-сахиб это было не по душе – она мечтала женить сына на дочери своего брата. Муж с женой и прежде не ладили, а тут у них началась настоящая распря. Не успел еще этот спор решиться, как наваб-сахиб чем-то захворал. Врачи советовали поторопиться с его женитьбой, предупреждая, что иначе ему грозит умственное расстройство. Но в то время о свадьбе не могло быть и речи. Тут подвернулась я, и бегам-сахиб меня купила. Наваб-сахиб привязался ко мне и – так сильно, что наотрез отказался от обеих невест. В скором времени, по господнему произволению, бегам-сахиб скончалась, а через несколько лет умер и старый наваб, ее муж. Родители наваба-сахиба были богаты, и все досталось ему… Храни бог наваба-сахиба, ведь это благодаря ему меня величают «бегам- сахиб» и живу я теперь в полном довольстве. Он любит меня не меньше, чем любят законную жену. При мне он никогда не поднимет глаз на другую. Конечно, вне дома у него есть подруги; там он делает что ему хочется – на то он и мужчина. В этом я ему не препятствую. Господь исполнил все мои желания. Я мечтала о сыне – по милости божьей, он у меня есть. Если я теперь еще чего-то желаю, то лишь одного: чтобы господь помог мне вырастить и женить Бабана и чтобы я смогла понянчить внука. А там пускай хоть умру, и пусть наваб-сахиб сам предаст мое тело земле… Ну, а теперь ты расскажи о себе.
Уже темнело. Служанка внесла два ярко горевших светильника под белыми колпаками и поставила их перед своей госпожой. Бегам принялась готовить бетель. Все это время наваб украдкой посматривал на меня, а я уголком глаза следила за ним. Ни он, ни я не могли произнести ни слова. Мы молчали, но за нас говорили наши глаза: жалобы и укоры, намеки и воспоминания – все было в них…
– Умрао-джан-сахиб! – обратился ко мне наконец наваб с подчеркнутой вежливостью. – Поистине, я вам очень обязан. Ведь лишь благодаря вам мой дом в Канпуре избежал разграбления в ту ночь.
– Я, право же, не заслужила никакой благодарности, и мне очень неловко слышать ее, – возразила я. – Все вышло случайно.
– Нет, без вашей помощи не обошлось, – сказал наваб. – Пусть имущества там почти не было, важно другое: в доме находились все мои документы.
– Но как вы тогда решились уехать, бросив женщин ь столь глухом месте? – спросила я.
– Так уж пришлось, – ответил он. – Падишах отобрал мое поместье в Лакхнау. Мне необходимо было съездить в Калькутту к генерал-губернатору. Уехал я в такой спешке, что даже не успел распорядиться по дому. Взял Шамшера-хана и еще одного человека и поехал.
– Ваш дом стоит в такой глуши, – заметила я. – Там все что угодно могло произойти.
– Кроме как в ту ночь, никаких происшествий там никогда не случалось, – сказал наваб. – А тогда мятеж уже назревал. Да и разбойники начали пошаливать. В стране царило беззаконие.
Потом мы поговорили еще о разных разностях. Снова разостлали дастархан, и мы все вместе принялись за еду. Когда покончили с бетелем и хуккой, наваб попросил меня спеть. Я запела такую газель:
Стоит время дождей. Тяжелые капли не переставая барабанят по крыше. Пришла пора срывать плоды манго. У меня собралось большое общество. Из женщин – Бисмилла-джан, Амир-джан, Бега-джан и Хуршид-джан; из мужчин – наваб Бабан-сахиб, наваб Чхаббан-сахиб, Гаухар Мирза, Ашик Хусейн, Тафаззул Хусейн, Амджад Али и Акбар Али-хан. Все слушают пение.
И вдруг Бисмилла сказала:
– Слушай, сестрица, поем мы уже долго. Ставь-ка сковороды на огонь и вели приготовить что-нибудь повкусней. Смотри, какой дождь льет!
– Можно послать на базар, – отозвалась я. – Там все, что душе угодно, найдется готовое.
– Вот так сказала: «Послать на базар», – вмешалась Хуршид. – То ли дело, когда приготовишь еду своими руками.
– Сестрица! – возразила Амир-джан. – Тебе, может, и нравится стучать горшками, а я никогда не занималась стряпней и ничего хорошего в этом не вижу.
– Выходит, надо все-таки послать на базар, – заключила Бега-джан.
– Да что вы, сестрицы? – удивилась я. – Голодные вы, что ли?
– Я-то не голодная, – ответила Бега. – Спроси лучше у Бисмиллы – она начала этот разговор.
– Сестрица, надо сегодня устроить что-нибудь особенное, необычное, – пристала ко мне Бисмилла.
– А вот что, – сказала я. – Поедемте на озеро Чиллу Бахши.
– Чего ж лучше! Чудесно придумано! – закричала Бисмилла.
– Хорошая будет прогулка, – согласилась Хуршид.
– Я тоже поеду, – заявила Бега.
– Ладно, тогда давайте собираться, – решила я.
Пока мы собирались, подъехали три наемных коляски. В них погрузили посуду и прочую утварь. Наваб Бабан-сахиб велел принести из своего дома две палатки. Все расселись, и коляски тронулись.
Мы по мосту переехали через Гумти, и тут все принялись петь. В тот день песня Беги-джан -
звучала так, что сердце щемило.
Выехав за город, мы залюбовались открывшимся видом. Повсюду, куда достигал взор, все зеленело. Небо было затянуто облаками, моросил мелкий дождичек, и вода тяжелыми каплями падала с листвы деревьев. Каналы и речки были полны до краев. Плясали павлины, куковали кукушки.
За разговорами мы не заметили, как добрались до озера. В беседке разостлали ковер, соорудили очаг, поставили на огонь сковородки и принялись жарить лепешки. Наваб Чхаббан-сахиб надел плащ и пошел поохотиться, а Гаухар Мирза уже успел раздобыть несколько корзинок с плодами манго. Слуги между тем установили в саду невдалеке от дороги палатки, принесли из деревни кровати. Стало еще веселее. Плоды манго прямо лопались от сока; на каждый бросалось сразу по нескольку человек – только брызги летели. Один кидался в одну сторону, другой – в другую; началась веселая возня. Стоило кому-нибудь упасть, как он поднимался весь перемазанный. Но достаточно было немного постоять под дождем, и грязи как не бывало. Более осторожные люди, вроде нашей Беги-джан, отсиживались в палатках. Бисмилла тихонько подкралась к ней сзади и брызнула ей в лицо соком манго. Бега взвизгнула, все прочие расхохотались. Словом – веселились до упаду.
Невесть откуда появились три бродячих певицы. Мы велели им спеть. С ними был барабанщик, но играл он скверно. Танцы и пение этих бродяг, конечно, не могли привести нас в восторг, но в таком чудесном месте и в такую чудесную погоду они казались не слишком уж плохими.
