соберем недовольных и отомстим ирену… отомстим твоим обидчикам, — поправился Тилон. — А потом отправимся на поиски твоей жены и дочери. Ну, разбивать цепь?
— Разбивай, — махнул рукой Ликомед.
Тилон с усилием поднял большой камень и принялся бить им по цепи.
Ликомед не мог помогать ему — мешала короткая цепь.
— Потише, потише бей, Тилон, — приговаривал он шепотом. — Не ровен час, сторож услышит.
Но сторож, ничего не слыша, спал в своей убогой конуре, упившись без меры аттическим вином.
Разбитая цепь упала на землю.
Ликомед расправил плечи, пошевелил затекшими руками.
— Уже светает? — спросил он.
— Нет, до утра далеко.
— Это хорошо. А теперь веди меня к побережью. Там среди скал лучше всего спрятаться на первых порах.
Тилон замешкался.
— Я не знаю дороги туда, — сказал он после паузы.
— Вот как? Не знаешь, где побережье? — удивился Ликомед.
— Не знаю.
— Тогда сделаем так. Мы пойдем, ты будешь описывать мне места, а я буду говорить, куда сворачивать. Что поделаешь, не привык я еще жить слепцом, как Гомер, — добавил Ликомед с виноватой улыбкой.
Мальчик взял его за руку, и они двинулись в путь.
Через два часа торопливой и мучительной ходьбы — Ликомед часто спотыкался, а однажды упал, разбив в кровь лицо, — они были уже на побережье. Когда Ликомед обессилел, Тилон подхватил его на плечи и понес.
…Многое пришлось, испытать Тилону. Он стал правой рукой Ликомеда, который возглавил крестьянский бунт.
Поначалу их было немного — жалкая кучка обездоленных, доведенных до отчаяния голодом и нуждой. После к ним стали примыкать целые селения крестьян, задавленных непосильной кабалой. Ликомед разбивал их на отряды, внушал необходимость воинской дисциплины. Неутомимый и вездесущий Тилон преподавал им приемы кулачного боя, учил бегать, прыгать в длину, стрелять в цель из лука. Вот когда пригодилась выучка ирена!
— Откуда только у парня такая сноровка и знания? — покачивали головами крестьяне, собираясь по вечерам в кружок у костра.
Ликомед помалкивал, лишь улыбался в бороду.
Помалкивал и Тилон.
Отряды восставших освобождали тех, кто попал в долговую кабалу, уничтожали долговые знаки — каменные столбы, казнили наиболее свирепых заимодавцев.
Тилон возмужал, окреп, загорел на вольном воздухе. Он и тут находил время заниматься прыжками в длину, и каждый его прыжок вызывал восхищение крестьян в отряде. Сам мальчик, однако, чувствовал, что дальность прыжка, несмотря на все старания, почти перестала расти. Он чувствовал, что достиг некоего предела, за который перешагнуть уже не удавалось. Если бы узнать секрет дальнего прыжка, о котором ему говорил когда-то встреченный пастух! Но где он теперь, Пелоп? Да и его слова о секрете прыжка не выдумка ли?
Между тем с некоторых пор дела восставших пошли похуже. Испуганные размахом восстания правители начали стягивать к побережью и прилегающим лесам большие силы. Все туже сжималась петля вокруг горной гряды, где в густых чащах располагалась основная база восставших крестьян. Уже несколько лет полыхал огонь крестьянского бунта, и правители ничего не могли с ним поделать.
…На рассвете в лагерь прискакал гонец. Конь под ним пал, последний отрезок пути он преодолел пешком. Гонец несколько минут молчал. Он сидел на корточках, с почерневшим лицом, в окружении встревоженных крестьян.
— Подписан договор со Спартой, — сказал он наконец.
Люди на все лады загомонили, обсуждая новость.
— Экейхерия? Олимпийский мир? — уточнил Ликомед.
— Едва ли это олимпийский мир, — вступил в разговор Тилон. — Ведь до очередных Олимпийских игр еще почти три года.
Тилон тщательно хранил в памяти все, что касалось Олимпиад.
— Согласно договору войска Спарты будут теперь брошены против нас, — медленно, почти по складам произнес гонец, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом.
Люди переглянулись.
Каждый знал, что воины Спарты отличаются жестокостью и беспощадностью.
— Не падайте духом, друзья, — произнес Ликомед, чутко уловив общее настроение. — Войско спартанцев в большинстве состоит из таких же, как мы, крестьян. Попробуем обратить их в нашу сторону.
— Но это еще не все, — сказал лазутчик.
— Говори до конца, — велел Ликомед и нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
— Против нас, говорят, будет брошена агела — лагерь юных спартанских воинов. Ходят слухи, что это сущие дьяволы, которые никому не дают пощады.
При последних словах гонца кровь бросилась в лицо Тилона. Хорошо, что в этот момент никто не смотрел на него.
БОЙ НА ВЕРШИНЕ
…Наступил день жестокого сражения, которое длилось не переставая уже четвертые сутки. Основная масса восставших была рассеяна отрядами спартанских лучников. Горные ущелья и вековые леса оглашались стуком мечей, яростными воплями сражающихся, стонами раненых.
Небольшой отряд, в котором находились Ликомед с Тилоном, оказался отрезанным от остальных. Отбиваясь от наседающего врага, отряд продвигался вверх по узкому горному ущелью, изрезанному оврагами.
Ликомед шел впереди, тяжело опираясь на плечо Тилона.
— Ты — мой посох, — говорил Ликомед, когда останавливался, чтобы вытереть пот с лица.
— Я — глаза твои, — отвечал Тилон.
Во вчерашнем сражении Ликомед был ранен в бедро боевой стрелой, и повязка сковывала его движения.
К вечеру отряду удалось оторваться от преследователей. Ликомед несколько раз обеспокоенно крутил головой и бормотал как бы про себя:
— Слишком легко они дали нам оторваться, спартанцы… Не нравится мне все это… Мы должны изменить наш путь!
— Это невозможно, Ликомед, — отвечал каждый раз Тилон, оглядываясь.
— А что вокруг?
— Все те же неприступные горы. Они нависают над нами, закрывая небо. Дорога одна — только по ущелью.
— Что ж, тогда поспешим, — говорил Ликомед, м маленькая колонна ускоряла шаг.
Путь их извивался по дороге подобно змее. На дне ущелья было сыро, меж камней бормотал невидимый ручеек. Пахло гнилой древесиной, прелыми листьями.
С каждым шагом Ликомед прихрамывал все заметнее, и Тилон видел, что лицо вождя все время морщится от боли. Но когда кто-то предложил сделать короткий привал, Ликомед только покачал головой.
