— Да… Кажется, так называли это древние…
— А Велена?
— Сказала, что я первобытный человек или даже маньяк. И вот я больше для нее не существую. Зато она… Она здесь, — Ивари стукнул себя в грудь, — ни на миг не покидает, душит своим презрением. Я ничтожество, правда ведь?
— О нет, совсем нет… — ответил Исповедник, не пытаясь скрыть замешательство.
— Что означает слово «Исповедник»? — спросила Дамура.
— Это сокращенное название «Исследователь поведения нейронно-импульсный компьютерный», — расшифровал Булиш.
— Ясно… Так что с ним случилось, с этим… Исповедником?
— Не могу понять: ни с того, ни с сего сгорел!
— Вы же консультант-регулировщик мыслящих компьютеров!
— А вы, насколько мне известно, интеллектолог? — обиделся Булиш. — И, конечно, знаете, почему одновременно с самоуничтожением Исповедника, да-да, самоуничтожением, ушел Ивари?
— Я не занимаюсь патологическими состояниями, — сухо ответила Дамура. — Сантименты не мое амплуа, это по части машин. Коэффициент интеллектуальности Ивари превышал норму. Ненамного, но превышал. Остальное меня не касается.
— Еще бы… Копаться в человеческих душах способны только компьютеры. Их терпение безгранично. Не так ли?
— А в памяти Исповедника что-нибудь сохранилось?
— Не думаю. Тайна исповеди соблюдается строго.
— Предки передали компьютерам свои предрассудки. И все же проверьте блок памяти.
— Хорошо, — согласился Булиш. — Гм-м, странно… На сей раз компьютер стер не все. И думаю, сделал это сознательно.
— Скажите еще, в назидание нам с вами!
— Возможно.
— Ерунда! Ну-ка, дайте взглянуть! Поцелуй… Любовь… Странные слова, никогда не слышала. Видимо, архаизмы, язык отторгает все отжившее!
— Сейчас включу энциклодешифратор.
Бросив взгляд на дисплей, Дамура отшатнулась.
— Какой ужас! Наверное, это очень противно…
Странная мысль пришла в голову Булиша.
— Вы так думаете? — сказал он, растягивая слоги. — Давайте убедимся!
Он шагнул к Дамуре, привлек ее к себе и неумело, но очень старательно, словно исполняя урок, поцеловал в губы. Дамура не шелохнулась.
— Простите меня, — опомнившись, пробормотал Булиш. — Сам не знаю, как это получилось…
— Машинные штучки… — с неожиданной нежностью проговорила Дамура. — Ах вы, негодник этакий, научились у своих компьютеров!
— Простите…
— Знаете, что? Попробуем еще раз. Только не торопитесь, должна же я как следует разобраться. Возможно, я вас и прощу…
ВСЕ ДЛЯ СЧАСТЬЯ
В вестибюле института висит плакат:
Алексей Федорович остановился, прочитал, поморщился. Почему — и сам не смог бы сказать.
Защита прошла как по заранее проложенным рельсам. Сухонький профессор-механик был первым оппонентом — его пригласил Иванчик, несмотря на вялое сопротивление шефа («Ну какой он оппонент, ведь ничего не смыслит в вашей тематике…»). Прочитанный им с подвыванием отзыв напомнил Алексею Федоровичу здравицу.
Выступавшие больше говорили о заслугах Плотникова и его школы, чем о достоинствах диссертации. Один так и сказал:
— Мы все знаем Алексея Федоровича, он не выпустит на защиту слабого диссертанта!
«Ой ли…» — подумал Плотников с ощущением неловкости, даже какого-то странного недовольства собой, словно именно им затеян весь этот ненужный спектакль.
Он отчего-то вспомнил Стрельцова.
«Интересно, как там «Перпетуум-мобиле» со своими возвратно-временными перемещениями? Ишь на что замахнулся! А теперь небось забросил науку: непросто подняться после такого удара. Впрочем, я-то поднялся, а удар был посильнее…»
Тернист был его путь в большую науку, хотя многим представлялось обратное.
Плотникову не исполнилось и двадцати пяти, а одно из центральных издательств уже выпустило его книгу. История ее возникновения такова. В лаборатории научно-исследовательского института, где началась деятельность будущего профессора, работал старшим инженером некий специалист с образованием в объеме начальной школы — Зиновий Эммануилович Херец (такие парадоксы в то время были еще возможны).
Мастер — золотые руки, шлифовщик кварцевых пластин высшей квалификации, Зяма (так все его называли за глаза) отличался нетерпимостью к молодым инженерам. В лаборатории установил жесткую монополию на изготовление кварцев, да и кто мог с ним соревноваться в этом деле? Сам Николай Михайлович Ковалев, начальник лаборатории, был вынужден считаться с его капризами: Зяма умел и за горло взять, сказавшись больным, когда позарез требовалось изготовить что-то уникальное.
У него накопилось множество секретов, хитрых приемов, которые он тщательно оберегал от постороннего глаза.
Внешне Зиновий Эммануилович вылитый рубаха-парень. Лицо простецкое, ухмылка во весь рот, глаза с хитрецой, на лбу жировик размером с грецкий орех. Но Плотникову доводилось видеть его и другим: взгляд колючий, глаза-щелочки чуть ли не выше бровей, брови в гармошке лба, шишка подпирает макушку…
Любимое развлечение Зямы — ставить на колени инженеров с дипломами, в основном неоперившихся выпускников. Выбрав жертву, он не спешит насладиться, обхаживает:
— Как ваше мнение, коллега? Не подскажете ли…
Положит в корпус резонатора вместо кварцевой пластинки ломтик сырой картошки и — созрела жертва — подкатывается, лучась доброжелательностью:
— Выручайте, дружище. Срочное дело, а я, сами знаете, в электронике ни бум-бум! Там ждут, — показывает пальцем вверх.
И трудится с утра до вечера начинающий инженер, оправдывает доверие. А генератор с Зяминым «кварцем» не возбуждается. Но радиотехника тем и хороша, что, если постараться, рано или поздно обязательно получится.
Смотрит на экран осциллографа инженер, любуется синусоидой, радуется: заработала схема! Бежит он за Зямой. Тот приходит, смотрит, хвалит:
— Ай, молодец! Вот что значит образование.
Инженер скромно млеет:
— Ну, что вы… Это такие пустяки… Если надо…
Брови Зиновия Эммануиловича озабоченно складываются в гармошку.
— Постойте… Что-то мне не нравится осциллограмма. Синусоида какая-то не такая… Да не расстраивайтесь, ради бога, это не от вас зависит. Я, видать, обмишулился, плохой кварц вам подсунул!
— Кварц хороший, — неуверенно возражает инженер.
— Хороший, говорите? — глаза Зямы вожделенно сверкают. — А вот мы сейчас посмотрим, какой он!
