На следующий день Джульетте стало дурно.
— Это естественно, милый, — успокаивала она Ромео. — У нас будет ребенок. Вероятно, мы поспешили, но я так рада…
Дождавшись, когда Джульетта заснула, Ромео подключился к информационному блоку.
— Что с тобой, родной мой, на тебе лица нет! Успокойся, мне уже лучше. Все будет хорошо, поверь.
«Ангел-хранитель» продолжал бороться за жизнь Джульетты. И вскоре наступило улучшение. Но Ромео знал: чуда не произошло, это не выздоровление, а всего лишь ремиссия — отсрочка приговора. Рассудком он понимал: конец неизбежен и близок, а сердцем был убежден, что Джульетта поправится.
Через месяц болезнь вспыхнула вновь. Отключив «защиту от дурака», Ромео разрушил программный блок управления. Возвращение стало невозможным. К чему ему Земля, на которой нет Джульетты?
Потеряв управление, «Гименей» сошел с расчетной траектории и двинулся наугад в неисследованные глубины Метагалактики.
…Их разбудил голос аварийного информатора:
— Реликтовый ветер. Реликтовый ветер. Крайняя степень опасности. Крайняя степень…
Новая форма материи, получившая название реликтового ветра, была теоретически предсказана в конце тридцатого века Джудди Венслером, но еще ни разу не наблюдалась в действительности.
— Степень опасности бесконечно велика. Бесконечно велика… — бубнил информатор. — Рекомендации отсутствуют… Отсутствуют… Отсутствуют…
— Выключи его, — попросила Джульетта. — Иди сюда. Обними меня. Вот так. А теперь успокойся. Все будет хорошо, милый!
Ромео начал быстро сдавать. Джульетта, напротив, почувствовала себя лучше. Назавтра она была практически здорова. Ураганный лейкоз сник под встречным напором реликтового ветра: два минуса, перемножившись, дали плюс.
Когда Ромео умер и был аннигилирован, Джульетта пыталась покончить с собой, но помешал «ангел- хранитель», который, словно замаливая вину, ревностно контролировал каждый ее вдох.
Спустя сорок тысячелетий люди установили связь с еще одной внеземной цивилизацией.
— Ну как? — спросил Писатель.
— Все было совсем по-другому, — покачал головой Астронавт. — Они оба остались живы и возвратились на Землю.
— Типичный «хеппи энд»!
— Ну и что же? Разве в жизни так не бывает?
— В жизни бывает, — согласился Писатель. — Но в трагедиях Шекспира — никогда!
РЕКВИЕМ МАРИАНСКОГО ЖЕЛОБА
Плотников, хотя и краем глаза, видел войну и с тех пор испытывал к ней ненависть. Он мог бы повторить слова Ле Корбюзье:
«Война — порождение нищеты и тщеславия — для меня бессмысленна».
Еще в начале, даже в середине века ученые не сознавали свою ответственность перед человечеством за будущее, перекладывая ее на политиков. Они как бы отождествляли себя с самой наукой, стоящей по ту сторону добра и зла, возвышающейся над низменными людскими интересами. Мол, раз наука чистая, то и ее жрецы незапятнанны…
Удобная позиция, но в высшей степени ненадежная: когда ученый говорит об открытии, позволяющем создать сверхоружие, ему внимают, как апостолу господа-бога; когда же, спохватившись, он предупреждает о гибельных последствиях, к нему оборачиваются задом. И оказывается нобелевский лауреат в положении соблазненной и брошенной девицы.
Вот почему «чистая наука» нередко по уши проваливается в грязь. Это она породила атомную бомбу, лазерное оружие, бинарный газ… Войны сопровождают человечество на протяжении всей его истории. Но у Тамерлана не было атомной бомбы! Даже воспользовавшись всем богатством знаний своей эпохи, он не смог бы уничтожить жизнь на Земле. А современный маньяк, пусть и уступающий интеллектом Тамерлану, может, была бы у него власть!
«Ученый сделал открытие, — думал Плотников, — внес вклад в общечеловеческую сокровищницу знаний, для которой не существует ни границ, ни замков. Ее единственный законный владелец — человечество. Потому что современный уровень науки, темпы научно-технического прогресса, наше сегодняшнее могущество достигнуты не одним человеком и не группой людей, а всем человечеством, к тому же многими его поколениями. И это могущество может оказаться в нечистых руках у кучки людей, а то и диктатора, как было в фашистской Германии.
Все же Алексей Федорович верил, что здравый смысл восторжествует, что кладовые оружия опустеют, и наука станет, наконец, по-настоящему чистой. Такое время наступит, обязательно наступит! Люди вырвут с корнем ядовитую поросль атомных грибов. Но сделать это ой как нелегко! И возможно, многие поколения будут расплачиваться за легкомыслие предков.
«Морями теплыми омытая, лесами древними покрытая…» — пели мы с Ленькой. Вернее, он пел, а я подпевал. У меня безобразно сиплый голос и… абсолютный слух. Поющая во время застолья компания доводит до головной боли. Ленька же с детства обожал петь. Голосом природа его не обделила, а вот слухом… Он провалился на вступительном экзамене в консерваторию и с горя подал заявление в самый непрестижный вуз — гидрокосмический институт. Туда шли исключительно неудачники, к числу которых принадлежал и я: мне крупно не повезло в одном деле…
На первом курсе эксплуатационного факультета мы подружились. Я пятью годами старше, но, если верить тестам, у нас идеальная психологическая совместимость. Это действительно так, иначе я бы не выдержал и минуты его пения, в котором все диезы были бемолями, а бемоли диезами.
Но подпевать ему с моим-то голосом!
— На кой тебе это? — спросил я Леньку. — Ори, если хочется, а меня уволь. Вот был бы дуэт, курам на смех!
— Кур не тронь, — подумав, сказал Ленька. — Куры занесены в Красную книгу. Их съели предки, чьи творческие успехи породили нашу профессию. Но дело не в курах и не в предках.
— В чем же тогда?
— В воспитании воли. Если ты выдержишь мое пение, я — твое, и мы — наше, значит, сам черт… Нам тогда море по колено, вынесем все, что угодно судьбе и начальству. Согласен?
Я решил, что в этом есть резон.
И вот мы поем наивную, трогательную песню, которая была в моде лет двести назад…
Ни я, ни Ленька не бывали в Индонезии. И никогда не побываем. Нельзя нам туда: мечта должна остаться мечтой. Для нас это сказочная страна, поросшая непроходимыми лесами, где пылают цветы, а по берегам растут пышные пальмы. Страна-идиллия, страна-утопия, не существующая в действительности, как не существует легендарная Атлантида. Хотя, в отличие от Атлантиды, она обозначена на картах.
Мы любим нашу песню, потому что грусть переплетается в ней с бесшабашной веселостью, непритязательность с философичностью, национальный колорит с общечеловеческой любовью к Земле. Нами движет ностальгия по лесам, некогда плодородным, а ныне разъеденным кислотными дождями полям,
