по тому извечному, что стало издержками цивилизации. Нам опротивела синтетическая пища, хотя ее, как уверяют диетологи, нельзя отличить от натуральной. Хочется понюхать живую, трепещущую лепестками, слезящуюся росой гвоздику…
Оттого старая песня о сказочной Индонезии стала нашим с Ленькой гимном.
— Почему растранжирили богатство, принадлежавшее не только им, но и нам? — вырвалось у меня.
— Нет, ты скажи, почему мы должны расхлебывать кашу, которую они заварили?
— Расхлебывают не кашу, а щи!
Для своего возраста Ленька чертовски рассудителен. Я разозлился по-настоящему.
— Торчим на дне Марианского желоба. А над нами одиннадцать километров воды…
— Не забудь атмосферу, двадцать тысяч километров водородной короны, да еще сто пятьдесят миллионов километров до Солнца, — съязвил Ленька.
Это он умеет.
— Превратили Солнце в печь для сжигания мусора!
— Один фантаст двадцатого века написал повесть «Мусорщики планеты». Вс» как есть: захламленный космос, подводные свалки ядов и радиоактивных отходов.
— Вот видишь, даже фантасты…
— Не только фантасты, — перешел на серьезный лад Ленька. — Экологи убеждали, физики предостерегали. Сам знаешь…
— А в итоге обшариваем глубочайшие впадины Мирового океана, куда сбрасывали контейнеры с радиоактивными отходами, не задумываясь о будущем; мол, потомки сами о себе позаботятся, коли приспичит. И мы ищем иголки в стоге сена, — сетовал я.
— Находим и отправляем прямо со дна в солнечное горнило!
И впрямь, странная у нас профессия. Под водой мы гидронавты, в околосолнечном пространстве — космонавты. Наш большегрузный корабль в родстве и с батискафом «Триест» швейцарского ученого Пиккара, который первым достиг дна Марианского желоба, где мы сейчас ведем поиск, и с гагаринским «Востоком».
— А что остается делать! — воскликнул, помолчав, Ленька и перевел разговор в другое русло. — Один фантаст двадцатого века…
Мой друг большой любитель научной фантастики и по нескольку раз в день поминает то одного, то другого «фантаста двадцатого века».
— Почему именно двадцатого? — спросил я как-то.
— Потому что в нашем двадцать втором исполнилось многое из того, что было фантастикой в двадцатом. И хорошего и плохого…
Вот и теперь он оседлал своего конька:
— Один фантаст двадцатого века написал прекрасный рассказ «Космонавт»…
— Знаю. Рэй Брэдбери. Ты уже сто раз… Жена космонавта думала: «Если погибнет, возненавижу звездное небо и не смогу смотреть на звезды». А его корабль упал на Солнце. Не бойся, с нами этого не случится.
— Кто знает, — сказал Ленька.
— Уж лучше упасть на Солнце, чем торчать в Марианском желобе, — пошутил я.
Неуклюжая получилась шутка.
Марианский желоб — глубочайшая впадина в Тихом океане, протянувшаяся на полторы тысячи километров. Словно сам Посейдон проложил гигантскую борозду с крутыми склонами и плоским дном шириной от одного до пяти километров. А потом зачем-то разделил ее порогами на несколько частей — депрессий.
Наша задача — обследовать каждый метр посейдоновой борозды и, заполнив носовой отсек найденными контейнерами с радиоактивными отходами, направиться прямиком к Солнцу. Мы пронзим толщу воды, вырвемся в небо, преодолеем притяжение Земли, а затем, прицелившись поточнее, спикируем на Солнце. И в точно рассчитанный момент выстрелим носовым отсеком, словно артиллерийским снарядом по цели, а сами, добавив к отдаче тягу тормозных и маневровых двигателей, выйдем на околосолнечную орбиту, с нее спустимся на околоземную и, состыковавшись с новым отсеком, дозаправившись всем необходимым, снова углубимся в Марианский желоб — продолжать бесконечный поиск…
Однообразная, монотонная работа. Никакой романтики! Неудивительно, что на эксплуатационном факультете гидрокосмического института всегда недобор. Когда-то шли в монастырь, теперь записываются в гидрокосмонавты.
Вероятно, нас могли бы заменить роботы. Считается, однако, что наше скучное дело требует нестандартной логики, а потому доверить его можно только людям, пусть даже таким дубинам в сравнении с роботами, как я и Ленька.
Кстати, я — командир, он — бортинженер. Но с этим у нас нет проблем. Когда весь экипаж огромного корабля — два человека, субординация утрачивает смысл. Конечно, если прикажу, Ленька подчинится. Только до сих пор мы обходились без приказов.
Проблема в другом: наш красавец-корабль официально не имеет собственного имени. В единоборстве традиций космонавты взяли верх над моряками. Морские суда носят громкие имена: «Ермак», «Челюскин», «Витязь»… Испокон веков! А космические корабли? «Союз-1» и далее по номерам.
Вот и получилось, что наш корабль не «Альбатрос» или «Андромеда», а всего лишь «Фотон-187». «Фотонов» сотни, расползлись по океанскому дну, точно крабы.
Впрочем, мы с Ленькой решили проблему элементарно: «Фотон-187» фигурирует лишь в отчетах и приходно-расходных ведомостях. Для нас же он, вернее, она — «Голубка».
Смешно, сентиментально? Быть может! Но (парадокс!) мы любим нашу «Голубку», любим свое дело, каким бы нудным и бесперспективным ни казалось оно остальным. Не всем же петь в опере, сочинять симфонии, строить мегаполисы, возрождать парки и розарии. Прав фантаст двадцатого века: кому-то надо быть «мусорщиком!» Мы впряглись по собственной воле, никто не заставляет нас прозябать на дне, а затем сломя голову нестись к Солнцу…
И все же… Каждый взлет к Солнцу — праздник, каждый спуск на дно желоба — начало будней, которые длятся недели и месяцы. Сейчас, например, пошел второй месяц очередной подводной вахты. За это время мы очистили полтора погонных километра Марианского желоба. Легко подсчитать, что на весь желоб понадобится тысяча месяцев, или восемьдесят три года. Три из них прошло, осталось восемьдесят, а это значит, что мы обеспечены работой до глубокой старости и еще дольше.
Да, субординации мы не придерживаемся. Но разделение обязанностей у нас четкое. Потому и не нужны приказы. Впрочем, не только потому…
Управление кораблем во всех режимах — на мне. Ультразвуковая локация придонного грунта, обнаружение контейнеров и прочей пакости, радиационный контроль, погрузка с помощью биоэлектрических манипуляторов — Ленькина забота. Он же стреляет носовым отсеком в Солнце, по его излюбленному выражению, «подбрасывает горючего в топку». В зависимости от настроения, дразню его «снайпером» либо «кочегаром».
Во время выстрела распоряжается он, как и при погрузке контейнера. А я наблюдаю…
Унылая картина — дно Марианского желоба. На такой глубине обитают лишь бактерии (их, разумеется, не видим) и несколько десятков видов беспозвоночных, так называемое население ультраабиссали. Водорослей нет в помине. Вечная ночь, мгла. В свете прожекторов — ровное, однообразное дно. Этакое вывернутое наизнанку высокогорное плато — гигантский разлом земной коры. Океанское ложе устлано здесь рыхлыми серыми терригенными осадками. В них мы и роемся. Каждая находка (будь она неладна!) — награда за долготерпение.
Наступил желанный день, когда Ленька, отстегивая электроды биоманипулятора, бросил через плечо:
— Отсек заполнен, пора отчаливать.
Меня удивило, каким тусклым тоном это было сказано. Если бы я тогда знал…
