Я вынула из-под подушки мамину фотографию. Показала ее отцу и чистосердечно рассказала о том, что я передумала за эти дни. Карточка пострадала от ночевки под подушкой. Отец взял ее и подошел с ней к окну. Потом вернул мне и сказал хрипловатым голосом:
– Я принесу тебе завтра новую. Надеюсь, она тебе понравится. А то, что ты мне сейчас рассказывала, это глупости, ты об этом не думай. Мы ведь переговорили уже обо всем в нашу первую встречу. Я думал, ты умнее и мне не придется повторять то, что я сказал.
Такую вещь отец мог бы повторять мне по нескольку раз в день – никогда не надоело бы слушать! Ведь я целых четырнадцать лет мечтала об этом.
Конечно, я выздоровела в тот же день. Хотя вызванный отцом врач сказал, что у меня ангина (после смерти матери у нас больше всего боялись этой болезни), и мне только через неделю разрешили пойти в школу. Но даже врачи разбираются не во всех болезнях, в этом я теперь совершенно уверена.
Но и дома было неплохо. О нет, на этот раз нет. На следующий день снова пришел отец, пришел уже вечером, когда бабушка была дома. Я сразу узнала его шаги, и мне было ужасно интересно, что скажет бабушка. Бабушка только и сказала:
– Ну, в конце концов отыскал все-таки нашу дверь?
Она придвинула отцу стул, а сама принялась хлопотать возле плиты.
Отец не забыл своего обещания. Он принес большой портрет матери в серебряной раме. У меня такого нет. На этом портрете мамины волосы пронизаны солнцем и словно бы светятся. Она не смеется здесь, как на моей карточке, а только улыбается – мягко и нежно. Никто на свете не улыбается так чудесно, я знаю. Я не удержалась и ахнула от восторга. Бабушка заинтересовалась, вынула из комода очки, водрузила их на нос и, взяв у меня карточку, принялась изучать ее:
– Когда же это она снялась? Я такого портрета еще не видела.
– Он остался у фотографа, – ответил отец. – Она снялась незадолго до моего отъезда... Да, не знали мы тогда, что этот снимок будет последним. Он сделан как раз в тот день, когда она мне говорила, что никогда еще не была такой счастливой...
Отец замолчал.
– Да, – вздохнула бабушка. – Вот видишь, как обернулась жизнь. Могла ли она, бедняжка, подумать, каким недолгим будет это счастье?..
Бабушка ничего больше не сказала, но эти ее слова и вздох означали, что во всем виноват отец. Я начала понимать, почему отец избегал встречи с бабушкой. Я поскорей принесла задачник, и мы занялись алгеброй. Бабушка вскипятила чаю и накрыла на стол.
За столом разговор все время вертелся вокруг разных пустяков и был каким-то натянутым. Я нервничала. Мне было страшно – вдруг отец скажет что-нибудь такое, что рассердит бабушку. И тут я поняла, что оба они тоже нервничают. После разговора о плохой погоде как-то незаметно зашла речь о плохих квартирах и о нашей конуре. Отец выразил сожаление, что нам с бабушкой приходится жить в такой квартире, и сказал, что это в конце концов отразится на нашем здоровье. Бабушка сразу же ощетинилась:
– Ишь, заметил-таки, что я твоего ребенка держу в подвале... Но разве это моя вина? Разве я затеяла войну? Разве я спалила дома, где жили люди? – Голос бабушки прозвучал так, будто во всем этом она винит именно отца.
Отец попытался успокоить ее:
– Что вы! Разве я со зла? Так, к слову пришлось и... Между прочим, у меня появилась мысль: наш завод начинает строить жилой дом для своих рабочих, может быть, и я получу там квартиру, тогда...
Бабушка не дала отцу кончить:
– Какая тебе еще нужна квартира? Кадри ведь рассказывала, в каких ты живешь хоромах. Чего понапрасну туман напускаешь? Разве я не понимаю, куда ты метишь? Я вам мешать не стану – забирай свою Кадри, и ступайте! Живите, и будьте счастливы. Я свое дело сделала, а теперь старуху можно побоку! Ничего, я тоже не пропаду. Уходите хоть сегодня!
Ох, зачем бабушка говорит так сердито, так грубо? Мне сделалось так неловко, что даже жарко стало. Отец стряхнул пепел на тарелочку и вздохнул:
– Да, что поделаешь, если вы так поняли меня. Но я вовсе не то думал. Я не собирался разлучать вас с Кадри. Я только высказал свои соображения. Это верно, что живу я достаточно просторно. Квартира, правда, не моя, ее хозяин – моряк и подолгу не живет дома. Мне самому новая квартира не очень нужна, она нужна именно вам с Кадри.
– Как же, дожидайся, чтоб тебе квартиру дали! – Голос бабушки стал тише и спокойнее. – Навидалась я этих вещей. Тут писательница одна, знакомая Кадри, много мест обегала ради нас, а толку никакого. Когда еще настроят столько, чтобы и наш черёд дошел? Мало на это надежды. Но одно я тебе скажу: бери к себе Кадри. К чему мне держать ее тут? У тебя ей будет лучше.
Руки бабушки дрожали, когда она срезала корочку с куска хлеба, а глаза сделались такими же, как тогда, когда я читала ей вслух «Хижину дяди Тома».
Отец несколько раз глубоко затянулся, прежде чем заговорить:
– Об этом нечего больше толковать. Этот вопрос уже сама Кадри решила, и..
– Не детское это дело – решать такие вопросы. Пусть поживет с тобой некоторое время, а там увидим. У ребенка и ум ребячий.
Ох, бабушка, бабушка, ничего-то ты не помнишь! Неужели ты и вправду забыла тот вечер, когда мы с тобой сидели вдвоем у печки, когда я забралась к тебе на колени и мы так хорошо поняли друг друга?
– Вот что, – миролюбиво сказал отец, – давайте поговорим разумно. Я вполне понимаю ваши чувства ко мне, но и вы постарайтесь войти в мое положение. Как мне, по-вашему, быть? Прошлого не исправишь. Я вернулся на родину, чтобы продолжить прерванную когда-то жизнь. Но оказалось, что продолжать уже нечего. Пришлось начинать все сначала. Не думаете ли вы, что я там жил барином? С рабочими руками барином не проживешь, сами знаете – всякого повидали. Большая часть моего времени проходила там в поисках работы. А здесь не успеваешь переделать всей работы, какая у тебя есть. Вот видите, на службе я уже сделался нужным человеком, я уже привык и ко мне привыкают. Вы понимаете, что все это было не так просто. На работу-то меня здесь сразу взяли, а вот товарищи по работе не сразу отнеслись ко мне с доверием... Думаете, это легко? А тут еще вы глядите на меня с таким видом, будто я бог весть какой великий преступник, у которого нет никаких прав и которому нечего ждать прощения...
– Не мне прощать, – перебила его бабушка, – та, которая могла простить, уже больше двенадцати лет лежит в сырой земле. И разве я не понимаю? Я же говорю, забери к себе Кадри. Какого ты еще ждешь от меня прощения? – Голос бабушки звучал устало, словно она заблудилась в безнадежной путанице своих мыслей.
– Неужели вы не понимаете? Все эти годы, да и сейчас вы были для Кадри м а т е р ь ю. Без отца она обошлась и обойдется, но без матери ребенку нельзя, особенно такой девочке, как Кадри. О том, чтобы разлучить вас, и думать нечего, не правда ли, Кадри?
Я кивнула отцу, не переставая все время следить за бабушкой. Когда отец сказал, что бабушка была мне матерью, я вдруг заметила, как бабушка улыбнулась. И, честное слово, улыбка ее очень молодила. Я где-то уже видела эту улыбку, совсем недавно видела, но где? Взгляд мой упал на мамину карточку, стоявшую на столе. Верно! Вот она, эта улыбка.
Не правда ли, даже маленькие дети, слушая или читая сказки, немножко догадываются, что все это не совсем взаправду. Ковры-самолеты, волшебные лампы и всякие талисманы, исполняющие ваши желания, – во все это можно только играть. Но проходит время, и постепенно вы даже в мыслях перестаете обо всем этом вспоминать. И вдруг опять наступает пора, когда начинает казаться, что весь этот волшебный мир существует не только в вашем воображении.
Я давно перестала верить сказкам, но в последнее время вокруг меня происходит много неправдоподобных, хотя и объяснимых вещей. Например, наше жилье обследовала комиссия, и я хорошо понимаю, чем это объясняется. Просто о нас похлопотала тетя Эльза, похлопотала школа, не говоря уж о самой бабушке, да, в конце концов, просто очередь до нас дошла. И все-таки я иногда склонна подозревать
