обрадовал. И я нахожу, что у моего папы, безусловно, есть больше, чем только рабочие руки...
И когда я теперь думаю об отце и мачехе, я понимаю, что сердце и в самом деле не из одного куска и вообще совсем не так просто быть взрослым человеком, когда нельзя ни на кого свалить свою вину, а приходится самой нести бремя ответственности. В особенности же, если твоя юность относится к совсем другому времени. Это тоже надо понять.
Снова в школе. Так называемая группа и есть наш здешний дом. Дом и семья. Я не знаю, как другим, а мне трудно не заметить, насколько это разные вещи. Дома, даже в самом плохом случае, у каждого есть что-то свое, что-то для себя, и, что самое важное — всегда есть кто-то, кто тебя в самом деле любит и оберегает. А здесь у меня никого нет. Хотя я ни с кем не враждую и у меня имеется все необходимое. Но я попала сюда слишком поздно. Только в десятом классе. А большинство в этой школе с самого ее основания, уже четыре года.
В нашей пятой группе двадцать четыре девочки от семи до семнадцати лет. Староста группы — Веста. Интересно, какой могла быть эта девочка раньше, когда была, так сказать, рядовой? Девочки утверждают, что совсем обыкновенной, даже тихоней. Но с тех пор, как она стала старостой группы, в ней, как уверяет Анне Ундла, проснулся дух какого-то надсмотрщика. Я не могу понять, почему именно Веста должна быть старостой, когда здесь достаточно других хороших и исполнительных девочек.
Помещение у нас плохое. Именно у нашей пятой группы. У других, по крайней мере, умывальная от дельно. А у нас все это тут же, рядом со спальней. И все время пахнет водой, мылом и мытьем. Мы, правда, знаем, что это временно и что за школой строится новое здание интерната, но это тянется уже четыре года и никто не знает, как долго еще протянется, а оттого, что мы знаем это, в наших комнатах не становится ни просторнее, ни уютнее.
И воспитательница у нас тоже временная. Одна на нашу и седьмую группу мальчиков. Наша еще с осени в санатории. Так что воспитательница Сиймсон нам вроде мачехи, ее настоящее место у мальчиков, да там она, наверное, и нужнее.
Я иногда думаю, что у нас тут где-нибудь в уголке притаилась невидимая мельница раздора. И всегда находится кто-то, кому нравится ненароком или умышленно ее запустить. А остановить эту мельницу не так-то просто.
Взять хотя бы сегодняшнюю историю. Сначала мы все сидели спокойно, каждый занимался своим делом. Лики стирала чулки маленькой Реэт. Анне читала. Марелле вязала свитер. Роози вышивала салфетку. Я пришивала к платью чистый воротничок. Веста сидела за другим столом и что-то писала, а Тинка стояла рядом и накручивала перед зеркалом волосы. Малыши были уже в спальне. Вдруг Веста набросилась на Тинку:
— Чего ты капаешь свою грязь на чужие письма?
— А тебе непременно надо писать письма именно перед зеркалом? За другим столом сколько угодно места. Иди и пиши там, — довольно резонно посоветовала Тинка.
— Еще бы! Пусть остальные забиваются в угол, когда наши барышни завивают свои два волоска в три локона, — еще больше разозлилась Веста.
Тинка очень хорошенькая девочка. Только волосы у нее как пух и если кто-нибудь поблизости чихнет, вся ее старательно уложенная прическа разлетается во все стороны. Можно себе представить, что подобное замечание Весты не особенно понравилось Тинке, и она бросила через плечо:
— Прошу тебя, оставь свои пошлости.
Веста, хотя и перебралась со своими письмами за наш стол, однако все еще не успокоилась и продолжала ворчать:
— У нас нет другого занятия, как вертеться перед зеркалом. Людям больше не о чем думать, кроме своей внешности.
— Ну, знаешь, и тебе было бы не вредно хоть изредка взглянуть на себя в зеркало, — огрызнулась Тинка. Насмешка была такой явной и настолько точно попала в цель, что и без того красный нос Весты сде лался еще краснее.
— Я не удивлюсь, если в один прекрасный день здесь начнется потасовка из-за мальчишек.
— Гм, — полсала плечами Тинка. — Почему именно из-за мальчишек? Ты, право, смешная. По-твоему, человек заботится о своей внешности исключительно из-за мальчишек?
— Не все, конечно, но есть и такие, — презрительно заметила Веста.
— Оно и видно — Тинкин голос звучал уже менее уравновешенно. — Я, конечно, понимаю, ты никак не можешь забыть, что в воскресенье Ааду несколько раз приглашал меня танцевать, вот в чем дело.
— Ах, ее приглашали! А кто сперва пригласил Ааду на дамский вальс?
Похоже, что именно здесь и таился корень зла.
— Подумаешь! Увели у тебя из-под носа, что ли? — Тинка так туго накрутила последний локон, что я, даже глядя со стороны, сморщилась от боли.
— У меня из-под носа?! — хорошо, что горящий ненавистью взгляд не может испепелить. — Смотри, куда нацелилась! Уж я-то за мальчишками бегать не стану!
— Из-за этого можешь не волноваться, за тобой тоже никто не побежит, — в том же тоне ответила Тинка.
Брр! До чего же неприятно присутствовать при таких сценах. По спине пробегают мурашки, словно кто-то скребет ногтями по классной доске. Я беспомощно оглянулась. Анне оторвалась от книги, Марелле широко открыла глаза и рот, Роози на мгновение подняла и опять быстро опустила глаза на рукоделие, и на ее мягком, слишком румяном лице не отразилось ничего. Она вообще особенная девочка. Такое впечатление, что она живет среди нас на какой-то своей, крошечной искусственной планете. Хотя она и младше меня почти на три года, и должна бы быть более «ребячливой», чем я. Иногда я просто завидую ее способности быть выше всяких пустяков.
На этот раз положение спасла склонившаяся над стиркой Лики:
— Ах, девочки, и что вы ссоритесь из-за таких пустяков. Это просто скучно. Лучше рассказали бы что-нибудь интересное, — она сказала это так естественно и деловито, что ее слова подействовали на нас, как невидимый освежающий дождик.
— Пусть кто-нибудь другой рассказывает интересное, — сказала Веста, остывая. Растягивая чулки над тазом, Лики внесла разумное предложение:
— Анне, почитай что-нибудь вслух.
Анне (как мало эта Анне внешне похожа на мою Анне) обвела нас взглядом, усмехнулась и, листая страницы открытой книги, сказала:
— Подождите. Сейчас.
Немного погодя она начала лукаво:
Все шесть девочек насторожились. Что же это такое? Я попросила Анне повторить. Она делает это охотно, потому что ужасно любит выступать, декламировать, играть на сцене. И она снова начала с таинственной многозначительностью.
Конечно, здесь таился намек. Ведь у нашей Весты и вправду есть манера говорить не прямо, а намеками. А такие туманные обвинения часто действуют сильнее, чем откровенные слова, и недоразумения
