Приемная мать

— Но ведь Сассь еще была здесь, когда мы уходили в школу.

Сассь опять пришлось выйти на середину. До чего же обычной стала эта картина в нашей группе по вече­рам. Сидим все в кружке — кто на стульях, кто на та­буретках, а кто и на столах, словом, где придется, а посередине стоит Сассь, заложив руки за спину, пере­минаясь с ноги на ногу. Она смотрит своими глазами-пуговками куда-то поверх наших голов. Так и се­годня.

На вопрос воспитательницы: — Ты можешь что-либо рассказать об этом? — Сассь приняла крайне обижен­ный вид.

— Может, это тетенька-истопник.

Глупости, тетя-истопник, конечно, сама убрала бы, если бы у нее случилось что-либо подобное, но сегодня она к нам вообще не приходила. И вдруг лицо Сассь слегка просветлело: — А может быть, было землетрясение! — Она, мол, даже почувствовала, как во время урока пол в классе словно бы покачнулся. Наши усмешки ничуть не сму­тили ее.

— А, может, в каком-нибудь порошке были атомы.

— А, может, это духи?

Одним словом, могло быть все, что угодно, только не Сассь. Она здесь совершенно не при чем, она и к полке-то не подходила.

— И зачем мне это? — заявила Сассь, еще выше за­дирая остренький подбородок. — Не стану же я по ут­рам два раза подряд чистить зубы.

— Хорошо. Но скажи, Сассь, откуда у тебя на за­тылке такая шишка? — неожиданно спросила воспита­тельница. Казалось, этот вопрос на минуту привел Сассь в замешательство, и она ощупала рукой шишку на своем затылке. Но тут же овладела собой и выпа­лила:

— Выходит, и шишек уже получать нельзя?

Ну, в самом деле, неужели человеку нельзя иметь на затылке здоровенную шишку, если ему этого так хо­чется?

Воспитательница встала, подошла к злополучной полке, которая к этому времени уже обрела свое рав­новесие, и просто сказала:

— Видишь, вот здесь, под полкой, ты чем-то занима­лась. Резко поднялась, ударилась головой о полку и она соскочила одним концом с крючка — (воспитательница все это наглядно продемонстрировала) — и полка с гро­хотом упала. Ты же подумала, что это духи и убежала, как зайчонок.

— Не подумала, — запротестовала Сассь. Взрыв смеха еще больше рассердил ее.

— Чего вы, дураки, смеетесь. Я же знаю, что духов не бывает.

Только теперь она, казалось, поняла, что все-таки выдала себя, и замолчала. Сассь велели в наказание Десять дней подряд каждое утро убирать полку и на месяц отобрали разрешение выходить в город.

Но это, конечно, не исправит Сассь. Во-первых, я давно поняла, что она и не хочет ходить по субботам домой, хотя живет тут же, в городе, а во-вторых, теперь я уже совершенно твердо знаю наперед, что, если полка и будет содержаться в порядке, то делать это за Сассь буду я.

В конце концов, этим маленьким ручонкам трудно справиться с такой работой, да Сассь и не дотянуться до полки.

ЧЕТВЕРГ...

Сегодня нам выдали зимние пальто. Тем, конечно, кому они нужны. И теплые шапки. Сколько тут было примеривания, да и недовольства.

Получилось, что Тинка случайно не присутствовала при раздаче и ей пришлось выбирать из двух остав­шихся шапок. Ни серых, ни бежевых уже не осталось — только две черные. А Тинка считает, что черное ей со­всем не к лицу. И, конечно, она тут же помчалась к вос­питательнице. Но воспитательница ничем не могла помочь, потому что на складе уже ничего не осталось.

— Раз не поспела вовремя, придется смириться.

Но Тинка не собиралась смиряться. Она забросила свою шапку на шкаф и капризничала, как трехлетний ребенок, которого заставляют есть на завтрак геркуле­совую кашу. Я попыталась ее утешить тем, что боль­шинству девочек достались черные шапки, и мне, кстати, тоже и, кроме того, черные даже практичнее и очень подходят к ее темным глазам. Но это не помогло. На Тинку опять нашло упрямство.

— По-твоему, мне и рубашку надо черную? Папка платит за меня каждый месяц полную сумму, а мне тут дают этот черный колпак! По ком этот траур?! Это все проделки Сиймсон. Нарочно. Ведь она знала, что я еще не получила. Почему же она оставила для меня именно черную? Она терпеть меня не может, я знаю. Опять заявила, что я, мол, самая избалованная мод­ница. Модница? Как будто в нашей школьной казенной форме вообще можно модничать. Ее послушать, так мы все должны носить такой, как у нее, дореволюцион­ный костюм. Ничего не поделаешь, придется обо всем написать папе. Уж он-то их всех разнесет по кочкам.

Тут вошла Анне и спросила Тинку подчеркнуто участливо:

— В чем дело? Здесь кто-то, видимо, собирается пи­сать доносы? Уж не ты ли?

Тинка резко повернулась к Анне спиной, но даже по ее спине было видно, что все эти угрозы никогда осу­ществлены не будут.

Анне спросила с наигранным сочувствием:

— Чем же они тебя опять обидели?

Энергичным шагом Тинка направилась к шкафу, сняла с него свою шапку, нахлобучила ее до бровей и уставилась из-под нее, словно кошка из-под корзинки.

— Ну, ты бы решилась в таком виде показаться на улице? — вызывающе спросила она Анне.

С сосредоточенным лицом Анне ходила вокруг нее, наклоняя голову то вправо, то влево и изучала свою подругу так, как учительница Вайномяэ изучает наши рисунки на занятиях художественного кружка.

— Н-да... это точно! — наконец заявила Анне дело­вито.

— Что точно? — насторожилась Тинка.

— Точно как обезьяна в скафандре во время меж­планетного полета. Я тебе могу принести картинку из этого фильма.

Тинка сорвала с головы шапку и хотела запустить ею в Анне. А у самой глаза смеялись. У нее эти при­ступы упрямства проходят хотя и бурно, но быстро. Вообще она была бы ничего девчонка, если бы не носи­лась со своей внешностью и если бы сумела забыть, что она дочка такого важного папаши. Может, здесь беда и в том, что она совсем малюткой лишилась мамы.

Тем временем две подружки затеяли дикую возню, которая закончилась тем, что, гоняясь друг за другом, они сбили с ног маленькую Айну, поднявшую дикий рев. Обе они пытались успокоить пострадавшую, но та твердо придерживалась принципа, что никакая боль не утихнет, пока о ней не узнает воспитательница.

Вдруг Марелле спросила:

— Тинка, хочешь серую шапку?

— Нет, парчевую, — ответила Тинка, улыбаясь.

— Нет, серьезно, хочешь серую? У меня ведь серая. Поменяемся, если хочешь. — Это так похоже на Марелле. Прежде всего думать медленно, гораздо медленнее, чем другие, и потом удивить своим благородст­вом, которое в общем-то всегда остается неоцененным, И на этот раз Тинка без зазрения совести надела шапку Марелле, которая, кстати, и в самом деле была ей больше к лицу, и, не дожидаясь, подойдет ли ее шапка Марелле, подхватив Анне, выскочила из комнаты.

Необыкновенная девочка эта моя соседка Марелле. Такая же необыкновенная, как ее имя. А получила она его вот как. Обе ее крестные непременно хотели, чтобы ее назвали в их честь. Одну из них звали Маре, вторую — Хелле. А мать, не желая обидеть ни ту, ни дру­гую, назвала дочку Маре-Хелле, так и образовалось новое имя — Марелле.

Анне, когда сердится на Марелле, каждый раз пере­именовывает ее по-новому — то Пиретелле, то Анни-Манни, то Вийутийу. Но Марелле никогда не вступает с ней в пререкания. Скорее наоборот. Вообще, когда кто-нибудь острит на ее счет, она всегда улыбается как-то униженно, заискивающе. Пожалуй, именно из-за этого и я в чем-то не могу принять ее, и между нами пролегла какая-то пустота, хотя мы и сидим за одной партой.