дезертир, и задает вопросы лишь как формальность, и хочет их скорей закончить. У него много дел. Впрочем, неприятность его лица, скорее всего, зависела от нашего диалога.
— Я не шофер, я ответственный за машину.
— Ты ответственный за машину?
— Машина стоит вон в том садике. Пойдите посмотрите. И шофер там. (Я уже все понял и говорил умоляющим тоном, и это был наихудший вариант.)
— Того мне не хватало, искать ваши машины, которые, когда придешь, уже уехали.
Он приостановился, обдумывая решение. Нельзя же всех расстреливать.
— Твое счастье, шо ты шел туды, а не сюды (показывает к фронту и от него), а то пошел бы с темя.
Мимо проходила группа в гимнастерках без поясов, с тремя конвоирами, и ушла в темноту.
Позднее в той стороне я услышал выстрелы.
— Ыдь вон туды и становыясь у строй!
Бегом я побежал к строящейся команде. Их было много, конец строя уходил в серое пространство и был невидим. Перед строем стоял офицер, высокий, тоже в зеленой фуражке…
Офицер кричал:
— Кто здесь командиры? Выйдите из строя!
Все молчат! Стояла, видимо, тертая братия. Кому охота быть командиром и отвечать за всех. Заградотрядчики это понимали.
— Выйди кто-нибудь, кто может командовать!
Молчат! Молчание и тишина становятся невыносимыми. Я делаю шаг вперед.
— Давайте я!
Командир, обрадованно:
— Ведите их на вал и занимайте там оборону.
Однако как их вести? Я не знаю ни одного слова. Стал вспоминать, как на уроках физкультуры командовал преподаватель, и не могу вспомнить ни одной команды. Потом припоминаю и кричу, сразу сорвав голос:
— Ряды вздвой!
Командир в фуражке рассмеялся, все понял и скомандовал:
— Отставить! По четыре рассчитайсь. И так далее…
Я пошел впереди. Я торопился, а моя команда совсем на оборот, хотела отстать от меня как можно дальше. Убегаю вперед, останавливаюсь, нервно кричу: «Шире шаг!» Никто меня не слушает.
Все же, близко ли, далеко, быстро или медленно дошли, лучше сказать — дочапали до вала.
Еще на подходе к самому валу я пытался сообразить, как поступить дальше. Впервые пришла молитва: «Господи, помоги сохранить благоразумие».
Нужно бригаду искать. И бросить порученную мне команду.
Однако все решилось само собой. Не доходя метров ста до вала, кто-то крикнул: «В переулочке справа кухня!» В одно мгновенье команда перестала существовать. В переулке действительно стояла походная кухня, окруженная толпой. Почти все были с винтовками, но почти все без амуниции и противогазов. Не было не только котелков, но и ложек (штатский не бережет ложку, а настоящий солдат не потеряет ее даже в аду).
Повар стоял на подножках кухни, черпал кашу черпаком и клал ее в пилотки, подставляемые со всех сторон. Каша была жидковата, но мужики ложились лицом в пилотку и всасывали ее в себя. Они так давно не ели! А кто думал о том, что пилотку нужно будет надевать на голову? Я тоже давно не ел, но пилотку не стал подставлять повару. Сколь было сил, кинулся к бригаде, и вскорости в темноте встретил, как ни странно, Карпа Великанова. Он, выполняя какое-то задание, возвращался к бригаде. Карп сказал: «Бригада далеко, теперь по приказу отступает к Любани. Пойдем ее догонять!» И мы побежали. Скорее, нам казалось, что мы бежим, но мы старались. И только альпинистская волевая выучка помогла продолжать ковыляние, казавшееся нам бегом. Мы так долго не ели и не спали.
Ночью, в незнакомом городе, ставшем совсем пустым, с узкими улочками, заваленными остатками сгоревших и еще дымящихся домов, мог найти дорогу только Великанов с его гениальной способностью ориентироваться.
Когда мы вышли на дорогу Новгород — Ленинград, уже начинался рассвет.
Еще километра два бежали и достигли хвостов бригады.
Позади всех, как капитан с тонущего корабля, шел замкомбриг Цыганков, сильно отличавшийся от ее командира по всем важнейшим человеческим качествам… «Почему ты без машины? — спросил он меня самым строгим тоном, на какой был способен. — Где она?»
— Она в садике у кремля.
— А почему ты здесь?
Я стал объяснять про заградотряд, но он не слушал меня.
— Сволочь! Расстреляю, как собаку! (взялся за кобуру) Там все секретные документы… Там знамя бригады. Тебе, значит, ништо? Если оно пропадет, нашу бригаду распустят с позором!
Хотелось сказать, что большего позора, чем идти с такой кучкой вместо бригады, еще не бывшей в бою, не может быть. Но я удержался, или немного струсил. Кто его знает? Может пальнуть со злости и сгоряча.
— Иди! Возвращайся! И без документов и знамени чтоб я тебя не видел! И помни! Что я тебя разыщу … тра-та-та … где угодно! И расстреляю собственноручно.
— Вам меня разыскивать не придется! — сказал я, не боясь теперь его нисколько. (Его «псих» несколько спал.)
— Одному идти? — спросил я, надеясь, что он пошлет со мною Великанова.
— Что тебе, почетный эскорт давать? — опять взорвался он. — Как один бросил машину, так один и доставай ее. Шагом марш!
— А может быть, бегом? — сказал я вместо «есть». Теперь я его не боялся нисколько, даже позволил себе пошутить, ведь я был штатским, а штатские точно знают, когда нужно бояться. Ему очень хотелось моими грехами прикрыть свои грехи. Ожесточенный человек — проводник дьявола.
Однако шутки были плохи, мне нужно было возвращаться одному в оставленный войсками город. Здесь можно было бояться, и, признаюсь, я боялся, но делать нечего, и припустился трусцой, припадая на стертую правую ногу, обратно к ставшему таким знакомым и таким «обожаемым» Новгороду.
ДРАП (НО НЕ ВЕЛЮР)
Казалось, прошел месяц или больше, а истекло всего полчаса, и я опять был на краю «любимого» города. Действительно! Десять минут с Карпом бежали, десять минут милой беседы с лучшим другом Цыганковым, и десять минут летел, как на крыльях, обратно. Какая длинная была ночь! Ощущаемый ток времени зависит от числа и яркости прошедших событий. Их было достаточно.
А я опять иду по улице Новгорода. Где моя машина? Где моя команда? Что теперь скажу старшине пограничнику, если встречу его здесь? Напрасно! Город своими улицами узок, крив и пуст, как евстахиева труба. Из полуподвала, слева, выглянула горбоносая старуха, нюхая мой воздух. Суслики так выглядывали в Узунколе из нор. Там их было много — здесь она одна, но больше, пожалуй, похожа на крысу. От четных к нечетным перебежал один солдат. Какое мне до него дело? Иду дальше. Город пуст. Совсем пуст и тих. Уши вянут. Наши его оставили — те еще не вошли.
Они могут войти в любую секунду, и я увижу их в дальнем конце улицы, или из бокового проезда рядом выскочат мотоциклисты, танки. Что буду делать? А ничего? Боюсь? Боюсь! Но пойду медленно и буду громко топать. И вот топаю, топаю и притопал к Кремлю. Как это получилось? Не знаю. Все пути были одинаковы и непривлекательны. Я просто шел и пришел. О чем думают другие? Пишут, что о близких, о красивых. А я повторял: «Мы идем по Африке, Африке, Африке… И Джон Ячменное Зерно!»
Машина стояла в садике. Шофер был на месте. Солдат Андрюха куда-то пропал. Винтовка его лежала
