Рок на Павелецкой

– Я вообще-то за рулем. Но немного давай.

– Значит, немного. На углу письменного стола О'Кей уже поставил две рюмки и наливал водку.

– Кристалловский «Кристалл», – объявил он, поднимая рюмку. – Другого не пью и тебе не советую. Знаешь, где брать?

– Где?

– На Самокатной улице, на заводе. Там на территории есть магазинчик. Я беру ящиками… Ну, за встречу!

Мы чокнулись и выпили. Водка действительно была отличная – никакого химического запаха и привкуса. Я сел на диван у стены, подвинул стопку книг, верхняя из которых была «Моби Дик» Мелвилла на английском. Библиотека у О'Кея была солидная, составленная в советские времена, когда книги приходилось не покупать, а доставать – на одной из полок я увидел темно-зеленые твердые переплеты «Литературных памятников», на другой бумажные суперобложки томов «Всемирной литературы»… Я подумал, что он, как дипломат, наверное, отмечал галочками в каталоге, что хочет иметь. У них же были свои распределители – книжные в том числе. О'Кей какое-то время своей жизни был номенклатурой.

– Слушай, почему ты ушел из Final Melody? – спросил я, листая «Моби Дика» на английском.

– Я ушел из группы по простой причине, – сказал он. Сделал паузу и посмотрел на меня. – Я больше не хотел в ней играть! Он заржал.

Он смеялся так просто, так грубо, так тряслись его серые бакенбарды и прыгали щеки, что вся моя ностальгия вдруг померкла, стушевалась. И то, что казалось мне странным и непонятным, вдруг стало элементарным. Ушел – потому что не хотел играть. Не надо усложнять. Все дела.

Двадцать лет назад подобное высказывание показалось бы мне абсурдным. Люди мечтали играть в Final Melody, мечтали ходить на концерты Final Melody, мечтали попасть на их безумные джем-сейшены в бункере на Павелецкой. Но сейчас – не тогда. Я все-таки ждал продолжения.

– Ты понимаешь, – он потер кончик носа, это у него был жест задумчивости, жест поиска слов, – мне было с ними трудно. С этими козлами замороченными трудно мне было, вот что! И при этом я знал, что нет в мире лучше музыкантов, чем Мираж и Магишен! Ты меня понимаешь?

– Да, – сказал я, – понимаю.

– Они были полные выродки, в том смысле, что для них ничего не существовало, кроме рока – ни денег, ни работы, ни жратвы, ни будущего. Люди из Калуги ездили в Москву за колбасой, а они – пилили себе свой рок! Им на все было наплевать. Но я-то был парень другой, ох, я был парень другой!

– В смысле?

– В полном смысле!

– Это ты про МГИМО?

– Ну. Я в этом отряде безбашенных пиратов был единственный, кого ещё не отовсюду выгнали.

– Мне кажется, они такими родились, – сказал я. – Это было их состояние от рождения. Тут с генетикой что-то связано. Хорошо бы проследить их родословные…

– Нет, тут ты не прав. Он опять заржал. – Нормальные люди, из нормальных советских семей. Но как услышали рок-н-ролл, все, переродились. Изначально Мираж и Магишен где-то учились, но году к 1980, когда закрутилась вся эта история с Final Melody, их уже давно отовсюду выставили. От армии они отмазались, у них же справки были. Роки Ролл был дворником с ударной установкой на дому – удобно устроился, сволочь! А я не сачковал, учился – это что-то значило. Я собирался быть дипломатом, ты понял? Дипломатом! Ты можешь себе представить студента МИМО как пофигиста, алкоголика и рок-н-ролльщика? В советское-то время… Ещё странно, что я так долго продержался, что они ещё раньше не почувствовали во мне вражью натуру.

– А они почувствовали твою вражью натуру? – удивился я.

– Да нет, не в том дело… Он опять поржал. – Натура у меня была ничего себе, я же парень свойский, качусь колбаской по Большой Спасской, ты же знаешь… Ядрена коломашка! Так мы о чем, я забыл, напомни мне!

– О Final Melody. Придурок, в твоей жизни разве было что-то ещё, о чем имеет смысл говорить?

Он не обиделся. Это ему даже понравилось.

– Они все трое, с ортодоксальной точки зрения, были асоциальные типы, тунеядцы. Но даже не в этом деле. Можно быть тихим тунеядцем, лежать на диване, пить водку с килькой в томате и не высовываться. А они высовывались! В них было что-то такое, что вызывало дикое раздражение у окружающих их нормальных советских людей. Для этого им не надо было даже рты раскрывать или играть музыку, а достаточно было просто на улицу выйти – и все, никакой милиции не нужно! Люди готовы были тут же линчевать их! Бледные лица, длинные волосы, драные джинсы, под глазами тени, и на лицах такое выражение… ну, такое выражение… ну, такое выражение! Ты же знаешь, какое выражение!

– А какое? – спросил я.

– Как будто они три дня жрали одну наркоту, вот такое! Как тебе ещё описать это выражение? Он напряженной ладонью тер нос, ища слова. – Такое наглое, такое возмутительное выражение на фейсах… им было всех послать! Вот!

– Ну да, – сказал я. – Помню. Сам с таким фейсом ходил.

– Вот-вот, – сказал О'Кей. – Сам, значит, с таким фейсом ходил.

– Ну да, – сказал я.

Мы выпили.

– В рваных джинсах и с длинными волосами проехаться, например, в троллейбусе было тогда в Москве целое приключение, – продолжал он, вольготно полулежа на диване. Он откинулся назад, повернулся в пол-оборота ко мне, поджал под себя ногу в домашнем тапочке. – Ты входил, и граждане на тебя смотрели рыбьими взглядами. Сейчас сожрут, и все дела! Но они же не просто ходили по улицам с лицами типа всех немедленнопослать, они вытворяли вещи, которые мне казались ужасными. Нет, не казались, а были ужасными, воистину эти вещи были кошмарными, невыносимыми, ужасными! Например, Магишен и Роки Ролл однажды – после того, как мы выдули пятнадцать пива бутылок – синхронно поссали на площади Маяковского. Расстегнулись и поссали прямо перед Владимиром Владимировичем, громко при этом распевая All You Need Is Love! Ты понял?

Он схватился за голову и сидел передо мной в позе ужаса.

– Зачем они это сделали? Зачем они совершили этот циничный, отвратительный, позорный поступок? Были под кайфом, да, но это не оправдывает их цинизма. Что, разве советские алкаши всегда ссали перед памятниками? Нет! Но они были асоциальны в каждом своем проявлении, в музыке, в быту. Я струсил ужасно, я в этот момент делал вид, что я не с ними. Отвернулся и смотрел в другую сторону. Я боялся, что нас заметут. Если бы нас замели, мне бы накатали телегу в институт, и это был бы для меня конец… А ты знаешь, что Мираж вылизывал тарелки? – спросил он.

– Где? Какие тарелки?

– Везде. Везде и всегда он как ненормальный вылизывал тарелки. В забегаловках брал жратву, съедал, а потом вылизывал тарелки. Я сам это видел много раз. Стоит с пустым взглядом и лижет тарелку. Полный абзац, как тогда говорили. Абзац! – радостно повторил он ещё одно словечко тех времен и заржал опять.

Он сидел передо мной на диване – маленький обрюзгший мужичок в серых тапках, бывший басист легендарной группы Final Melody – и весело ржал. В нем было какое-то неправильное, кривое, веселое жизнелюбие, жизнелюбие лопуха.

– Я единственный из них вел настоящее двойное существование, – продолжал он, после того, как мы опять выпили по стопке, – каждый день ходил в институт, конспектировал «Малую Землю», сдавал зачеты по научному коммунизму и писал комплексные планы личного развития студента. Я единственный из всех имел планы на будущее: закончить институт, работать в МИДе… Это мне было обеспечено по семейному происхождению, так сказать. У остальных никаких планов не было. Что там было им планировать? Мираж периодически исчезал. Потом появлялся: «Где ты был? Мы тебя искали!» – «На вокзале». Он любил вокзалы, он уходил на площадь трех вокзалов и там сидел на скамейках, пил с командировочными, ел плов с узбеками в тюбетейках. Иногда он спал там. Утром возвращался домой, принимал душ, пил кофе, слушал музыку, Deep Purple или Gratifool Dead, потом ехал в бункер на репетицию. Он говорил, что ему нравится