— В наличии остались лишь два 'глаза' — ваш и тот, что в тыловом отряде. По горам в обход долины движется отряд из десятка человек, которые через полчаса могут начать спуск в долину недалеко от пещеры. Вашим товарищам я передал, они готовятся. Один серв выслан мной ко входу в пещеру, потому что все может решиться и так, ударом с фронта. Датчики внутри долины по большей части тоже уничтожены, но кажется, последнее сопротивление в ней почти подавлено. Между горами и поляной с 'пузырями' были зажаты трое человек. Судя по выстрелам, там остался один или двое. Мины туда больше не бросают, боятся попасть в своих. Тот участок леса взят в кольцо и оно постепенно сжимается. Вам следует поторопиться и идти прямо к пещере. Там будет последний… хм, рубеж обороны. Тем, кто охраняет пещеру от обхода, тоже лучше отойти.
— А Радченко, значит, бросить? — спросил я.
— Ему уже не помочь. Врагов там несколько десятков.
Уже долгое время мы не слышали вообще никаких выстрелов. Может, все кончено? Однако бросить их нельзя. Если бы Валяшко думал, как Герберт, и пошел бы себе в пещеру, мы бы сейчас с Сашкой лежали в реке мертвые вместе с Даниловым.
Поэтому мы пошли поперек долины, добрались до большой поляны и обогнули ее с юга. По дороге нашли двух мертвых португальцев и труп Олейника с обезображенным лицом — не то его забили до смерти, не то пуля в голову попала. Я выбросил португальский карабин и взял оружие повара, благо, патронов у него было полно.
Чем дальше, тем труднее было идти. Весь лес заполнили сумерки. Тут и раньше-то было плохо видно, а теперь вовсе, дальше пяти метров ничего не разглядишь.
— Не, так дело не пойдет, — пробормотал Валяшко. — Вы вот что, товарищ капитан, идите вдвоем на самом деле к пещере. Тут вам делать нечего, только на пулю, чего доброго, нарветесь. К тому же с ружьями… не годятся они. Я один пойду, уж буду заодно знать, что стрелять в любую сторону могу. Прорвусь сейчас, и если кто есть живой, выведу.
— А если там раненые, тащить надо? — спросил Вершинин.
— Не, тяжело раненых не протащишь. Тут ведь один шанс: на неожиданность ударить, вызволить и удирать. Если кого тащить, это дело гиблое. Никуда не попишешь, придется бросить.
Валяшко был прав. Или мне хотелось, чтобы он был прав и я скоренько себя в этом убедил? Он настоящий солдат, хорошо вооружен и обучен. А мы? Два интеллигента с неуклюжими ружьями, которые только под ногами станут путаться. Лучше, на самом деле, подготовить последний рубеж обороны.
— Пойдем, Саша, — сказал я, взяв Вершинина за плечо. Тот набычился, глядя в сторону.
— А его… одного бросим?
— Ты глухой, что ли? Не слышал, что он говорил?
— Ступайте, товарищ Вершинин, ступайте спокойно и не волнуйтесь, — широко улыбнулся Валяшко. Выглядел он невозмутимо и уверенно, так, словно собирался сходить в магазин за хлебом. Я вдруг подумал, что больше никогда его уже не увижу, но тут же затряс головой, прогоняя глупые мысли. Нет, он не может погибнуть. Такой человек — он жить должен. Долго и счастливо.
Повернувшись, я быстро пошел по еле заметной в темноте тропе к пещере. Сзади послышались шаги — Вершинин двинулся следом. Из парившего рядом 'глаза' Герберт тревожно зашептал:
— Новый отряд продвигается вдоль реки. Уже нашли трупы. Поторопитесь!
Я прибавил шагу и по дороге скомандовал отходить Клюйко и Горадзе. Наша битва вступала в финальную стадию.
— А может, они сейчас атаковать не будут? — негромко сказал Клюйко, глядя, как в долине мало- помалу сгущаются сумерки.
Мы заняли оборону возле самого входа в пещеру. Хотя выглядело это совсем не так здорово, как звучало: было-то нас всего четверо — мы с Володькой, Горадзе, да Боря Клюйко. Какая уж тут оборона…
У входа в пещеру мы могли не опасаться миномета — от мин нас хорошо защищал нависавший над входом толстенный каменный козырек. Обхода с фланга или выхода в тыл тоже бояться не приходилось: единственным кружным путем мог служить образовавшийся при падении корабля Герберта пролом в скале, но подобраться к нему у врагов не было никакой возможности, слишком высоко. Ко входу в пещеру местность несколько повышалась, а значит, мы опять-таки в выигрышном положении перед противником. Так что позиция у нас была отличная — однако это было единственным плюсом в теперешней ситуации.
У нас оставалось две винтовки и два автомата, полдюжины гранат: еще восемь мы расставили на растяжках на подступах к пещере. Хорошо хоть, в патронах недостатка не было… Но успеем ли мы их расстрелять?
— Нам весь день нэ везет, — глухо буркнул Горадзе. — Пехоты сколько, снайперы, пулеметы, минометы, самолеты… Так что я скорее повэрю в то, что у них танки появятся, чем в то, что они передышку сдэлают.
Боря только вздохнул — ему и самому было прекрасно понятно, насколько призрачны надежды. Он поднял бинокль к глазам, и в который уже раз внимательно оглядел долину.
— И давят, ох как давят…, — продолжал Горадзе. — Навэрняка этот фашист проклятый их подстегивает. Гонит, гонит вперед… Людей хороших сколько положили, сволочи… Эх… Илия, голова золотая! Сколько он всего придумал на прииске, сколько сделал всякого! А Яша? Инженэр от Бога, а как пел? Вы нэ слышали вот, а я слышал, и Боря слышал, правда, Боря? Ваня все книжки у меня спрашивал, просил его в науках поднатаскать, говорил, как война кончится, как в Москву вернется, будет в институт поступать. Матвей вот — не подумал бы никогда, не поверил бы, если б своими глазами не видэл — для Савелия полсаванны на брюхе исползал, все гэрбарий какой-то собирать помогал, а теперь что? Теперь что? Ах, сволочи, какие сволочи…
Зажав ладони между коленей, сидевший на камне Горадзе чуть заметно покачивался из стороны в сторону. За эти несколько часов он страшно осунулся, а в густой шевелюре словно прибавилось седины.
Я закусил губу. Даже у меня при мысли о погибших сердце кровью обливалось, хотя я и знал-то их пару недель — что говорить про тех, кто прожил с ними бок о бок в этой глухомани многие месяцы? По себе знаю: в такой сложной обстановке люди могут настолько сдружиться, что становятся друг другу ближе многих родственников — а тут их друг от друга отрывают с кровью, с мясом, навсегда отрывают. Да так, что уже никогда не получится даже на могилу к старому другу прийти… А мы ведь о них и узнать-то толком ничего не успели. Взять того же Олейника — ну, казалось бы, повар и повар. Самая обычная профессия, добрая и нужная. А вон оно как повернулось — героическое прошлое у человека, сколько войн прошел. Может, потому и стал он поваром, что крови навидался в своей жизни больше, чем мы все вместе взятые. Теперь уж не узнать…
В уголках глаз у меня закипели злые слезы. Еще несколько часов назад я самоуверенно мнил себя бывалым бойцом, побывавшим в переделках. Как же, бой с португальцами на берегу, потом разгром конвоя… И оба раза мы выходили почти что без потерь, да еще и умудрялись разделаться с численно превосходящим нас врагом. Но то, что произошло сегодня… Мы даже задержать врага толком не сумели, какое уж там остановить или обратить в бегство. И вот теперь нам нужно продержаться еще почти час, а никаких сил на это просто нет…
В глубине пещеры послышались легкие шаги, и через секунду появилась Зоя. Рядом с нами — грязными, в ссадинах, в изодранной одежде — она смотрелась пришелицей из другого мира, в котором не бывает войн и насилия, не бывает смерти и боли. И даже карабин у нее в руках не мог разрушить эту иллюзию. Я смотрел на Зою затуманившимся взглядом, а она подошла ближе, опустилась на корточки:
— Саша… Неужели… неужели это все?
Я только кивнул.
— Еще Саня Валяшко за старшиной пошел, но… но я не знаю, смогут ли они сюда добраться…
— И больше никого?
