это: убожество мира или безумие разума?
Не было у меня ответов на эти вопросы.
Я способен восторгаться, равно удивляться действиям великих магов, но глубокий, а быть может, и глубинный, смысл этих действий остаётся — да, боюсь, навсегда и останется — для меня неуловимым. Хотя, может быть, когда-нибудь сам стану великим, тогда и пойму. Только вряд ли стану. С чего? Не дано. Да и не хочу.
А ещё меня всегда поражало то обстоятельство, что сами великие, помимо пробного воплощения, демонов в Пределы не вызывают. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Это считается у них дурным тоном, чем-то недостойным и что важнее всего — проявлением слабости. Великому со своими проблемами должно справляться самому, без помощников из Запредельнго, иначе какой же он великий. А вот магам рангом ниже, менее мастеровитым или даже начинающим вызвать демона отнюдь не зазорно. Вот и пользуются готовым. Тем более не так уж это и трудно — демона вызвать. Придумать и сотворить непросто, использовать готовое — легче лёгкого. Ввёл себя прописанным ритуалом в нужное состояние, воспроизвёл известный образ в собственном сознании и, промолвив заклинание, наложил данный образ на волну высвобождаемой Силы. Дальше Сила сама вырвет демона из Запредельного и наделит его плотью. Тиб- тибидох, как говорится, и вот она, материализация во всей красе. Точнее — безобразии…
Если бы не Молотобойцы, которые на цугун насаживают всех тех, кто без особой надобности демонов Оттуда Сюда вызывают и при этом не удосуживается назад отправлять, пожалуй, уже давно бы кишели Пределы всякими там крым-рымами, марами, чёрными ноббирами, лютыми арахнамии, демонами воздаяния и прочими злобными мурашами. Шагу бы ступить было бы нельзя, чтобы с какой-нибудь инфернальной гнусью ни столкнуться. Не все же маги, к сожалению, ответственны. В истории полным полно примеров безответственного поведения. Наиболее вопиющий, на мой взгляд, случай произошёл с неким Аноком, который служил придворным колдуном при дворе Вильгельма Завоевателя. Этот паренёк вызвал однажды тринадцать демонов Руана (было это во время сражения при Сонме), а отправить их назад не удосужился. Так и шастают с тех мохнатых времён по городам и весям демон слепоты, демон сердечного приступа, демон летящих ножей и прочие их коварные братья. И не тринадцать их уже, а тринадцать в тринадцатой степени. Ведь демоны, которых от полной луны до полной луны не развоплотили, плодиться начинают. А плодятся они споро, как плесень.
Но этих заблудившихся демонов ещё можно уничтожить, наслав на них антиподов или — если нет у демона антипода — лично вступив в рукопашную. Но ведь есть ещё (немного их, но они есть) и, так называемые, наказанные демоны, те демоны, которые по той или иной причине лишились возможности вернуться в Запредельное. Этих развоплотить в принципе невозможно (ведь развоплотить — это и значит навечно отправить в Запредельное), этих только по хвостам бить можно, устраняя по ходу дела последствия их деяний.
А кроме наказанных есть ещё Отверженный. Он же: Многоликий, Падший, Тысячеискусный Изобразитель, Творец иллюзий, Ахеронский комедиант и Князь Тишины. Этот демон демонов, в отличие от остальных, сам себе хозяин, гуляет, когда и где хочет, ведёт себя непредсказуемо, способен для достижения своих целей принимать тысячи обличий, а помимо того обладает властью над всеми остальными прочими демонами. Когда-то давно, так давно, что живых свидетелей тому не осталось, был Отверженный великим магом, и знали все его под именем Шлом Халахлом. Возжелав возвыситься над остальными, отдался он однажды в Ночь Обращения всей душой Запредельному и сам себя превратил в демона. С этими, вообще, беда. С этим не соскучишься.
Предаваясь размышлениям о природе демонов во всём их многообразии, я выехал из города и как-то незаметно для себя добрался до развилки Оглоблино-Смирновщина, где на обочинах крестьяне местных деревень устроили по случаю хорошей погоды импровизированный базар. Был бы я чуваком хозяйственным, обязательно бы притормозил и затарился плодами нынешнего богатого урожая. А торговали тут всяким: огурцами-помидорами, кабачками-патиссонами, зеленью всякой и картошкой различных сортов. Ну и, конечно, ягодой садовой и лесной: малиной, крыжовником, смородиной, земляникой, брусникой. А ещё грибами шла бойкая торговля. Когда я увидел вёдра с бравыми рыжиками, груздями и опятами в ассортименте, мысль моя совершила сложный манёвр, вспомнился вдруг дядя Миша, а следом почему-то — Лера. В груди заныло, и я решил, что нужно срочно позвонить Ашгарру. Начал вызывать номер из записной книжки, но тут поэт сам вышел на меня. Почуял, видать, всплеск неизбывной тревоги.
— Как дела? — спросил я.
— Есть проблема, — ответил Ашгарр. — Часа три во дворе «хонда» серебристая стоит с тонированными стёклами. Двое из неё выходили. По виду — дикие. Что делать?
— Ничего не делать. Хоть и дикие, а без спроса порог не переступят, так что наплюй. Скажи лучше, как там Лера.
— Пока в порядке. Тьфу-тьфу-тьфу.
— Чем занимается?
— Наводит порядок в книжном шкафу.
Я удивился:
— Серьёзно?
— Вполне, — подтвердил поэт.
Сообразив, что не он не шутит, я предупредил:
— Если решит навести порядок у меня, сразу бей по рукам.
— Разве у тебя там можно навести порядок? — съязвил Ашгарр.
— Возможно, порядок и нельзя, а вот хаос можно.
— У тебя там и так хаос.
— То мой хаос, он мне по душе. Чужой хаос мне без надобности.
— Ладно, Ашгарр, не бойся. Не допущу вторжения.
— Спасибо, чувак. Сам-то чем занимаешься?
— Чем обязался заниматься, тем и занимаюсь. Слежу за Лерой, а параллельно рассказ вымучиваю.
— Про девушку и дракона?
— Ну.
— И как? Много написал?
— Много. Первую фразу.
Ответ поэта был полон самоиронии, но я сделал вид, ничего такого не услышал, и поддержал его морально:
— Как сказал товарищ Аристотель, начало есть более чем половина всего.
— Возможно, — сказал поэт и тут же спросил: — Хочешь послушать?
Ничего не оставалось, как сказать:
— Угу, валяй.
Выдержав небольшую паузу, чтоб отделить жизнь от искусства, Ашгарр произнёс витиеватую фразу в том вычурном стиле, который Владимир Владимирович Набоков однажды самокритично обозвал «мороженой клубникой». И не дав мне ни секунды времени перевести на нормальный язык то, что я только что услышал, попросил дать оценку:
— Ну как? Не слишком мармеладно?
Обижать его не хотелось. Художника любой обидеть может, зачем же вкладывать в это дурное дело свои пять копеек? Поэтому от критики воздержался я и ответил так:
— Хичкок великий и ужасный утверждал, что кино — не кусок жизни, а кусок торта. Думаю, эту мысль можно отнести и к изящной словесности. Так что — угу. В смысле — потянет.
— Да-а-а, — протянул Ашгарр. — Вывернулся. Тем не менее, спасибо тебе, камрад, на добром слове.
— Кушайте на здоровье.
На этом я хотел распрощаться, но тут поэт сам пустился в расспросы:
— Ты-то там как?
— В порядке, — коротко ответил я.
— Тебя-то самого вампиры не пасут?
