месте, и тогда Чудовище впервые за все годы супружеской жизни заставило себя прикоснуться к собственной жене. Она все еще была мягкой и теплой, и Чудовище со вздохом подумало, что, может быть, они оба с самого начала делали что-то не так.
В одном большом зеленом лесу жили-были два зайчика. На самом деле этому лесу, как любому сказочному лесу, было положено иметь всего одного зайчика, но так уж исторически сложилось, что в лесу были два зайчика. Первый зайчик был героем Брестской кампании, трое его сыновей служили в лесной армии, жена занималась благотворительностью, из их окна всегда вкусно тянуло отварной капустой, а на крыше пряничного развевался флаг с гербом родного леса. Так что все звери любили второго зайчика, потому что рядом с первым каждый чувствовал себя просто куском говна. Всем зверям очень хотелось, чтобы в лесу, как и пристало, был всего один зайчик, и чтобы этот зайчик играл положенную ему роль в жизни всех героев нашей сказки, но зайчиков было два, и получалась не сказка, а хер знает что. Поэтому в один прекрасный день у первого зайчика под пряничным крылечком были обнаружены магнитофонные записи его переговоров с Ирландской Освободительной Армией, и в тот же вечер его вместе со всей семьей разорвали в клочья к чертовой матери. Второй зайчик в это время был у себя дома и истово молился, но не выдержал угрызений совести и повесился через два часа. Тогда все звери обратились в хорошее рекрутинговое агентство и через него взяли на вакансию зайчика гомосексуальную пару из двух тушканчиков. Тушканчики, хоть их и было двое, представляли собой единый объект, предназначенный для травли и преследований, и наконец-то в лесу все зажили весело и счастливо.
Пришел раз черт к мужику и говорит: 'Федор Сергеевич, простите, что я так поздно вас беспокою, но мне очень надо посоветоваться. У меня в последнее время чудовищные головные боли. Причем ладно бы боли, но у меня, боюсь, провалы в памяти и я, кажется, вес теряю. В общем, такие дела.' Ээээ, — смекнул мужик, тут дело нечисто! Хочет мне черт голову заморочить, на жалость берет! Да только я, чай, не дурак! Свожу-ка я его к ведьме! Пусть она его на чистую воду выведет!
Вот привел мужик черта к ведьме. Ведьма как увидела черта — побелела вся, руками всплеснула, рот раскрыла — а мужик ее хвать за руку, затащил за печку и говорит: 'Ольга, перестань, успокойся. Послушай, я его много лет знаю, это бывший муж моей сестры, он чудовищный манипулятор и вечно выпрашивает денег. Сейчас пришел ко мне, делает вид, что у него рак. Если я его назову симулянтом, это будет выглядеть ужасно. Отвадь его!' А ведьма мужику и отвечает: 'Федя, ты с ума сошел? Ты же онколог, ты и смотри его. А я что? Я врач-терапевт. Да и какая я ведьма, господи, я пишу гороскопы для журнала «Космополитан», все, больше ничего!' Мужик кулаком по печи стукнул: 'Оля, ну какая сейчас разница? Он верит, что ты ведьма! Помоги ты мне, ради бога!' Вышла ведьма к черту, а черт у стола сидит, лапами погаными башку держит, скулит-качается. Посветила ему ведьма в глаза, жуком египетским на золотой цепочке перед мордой бесовой показала и дала черту порошок: мол, ступай домой да прими по дороге. А только черт за порог — ведьма на мужика как накинется: 'Федя, ты с ума сошел! Я не онколог, но с ним даже мне все понятно!' Мужик слегка с лица побледнел, но он черта знает хорошо, не отступает: 'Оля, ну перстань, глупости. Что ты ему дала?' 'Эфералган! Федя, посмотри его!' Махнул тут мужик рукой на неразумную бабу и домой пошел.
А черт побрел себе, куда глаза глядят, порошок ведьмин в пасть засыпал — не помогает порошок. Лег черт на травку и ну от боли кататься да плакать — трясет его, бедного, глаза раскалываются, шерсть дыбом… Так жалостно плакал, что даже сам Дьявол в аду услышал, как один-от из его верных слуг мучится. Выбрался Дьявол из ада наружу, нашел черта, видит — тот совсем плох. Схватил тогда Дьявол черта под мышку и поскакал к мужику. Мужик, как увидел самого Нечистого у себя в избе, аж на пол сел, а Дьявол ему и говорит: 'Федор Сергеевич, скажите мне прямо, что с ним?' Тут уж мужику деваться некуда. Покрутил он чертову башку, повертел, в глаза ему позаглядывал, на томографию свозил и вышел к Дьяволу, сам весь бледный. Дьявол только на мужика глянул, подхватил черта — и след их простыл. Только посмотрел мужику в глаза напоследок да сказал, как припечатал: 'Ну, Федор Сергеевич, встретимся мы с Вами еще… Сестре позвоните, скажите — пусть со мной свяжется.'
Приволок Дьявол черта в преисподнюю, на мягкие уголечки положил, а сам опять — шасть наверх, и купил там три кило винограду мускатного, высший сорт. Вернулся к черту — тот лежит, дышит тяжело, но, видно, временно попустило его. Увидел черт виноград и как заплачет! А Дьявол стоит, не знает, куда руки девать, и грубо так ему говорит: 'Ну что ты ревешь, Леша? Ты думаешь, это все тебе одному? Нет, не тебе одному, Я, может, тоже виноград люблю! Я, может, сейчас столько его съем, что тебе вообще не останется!' Тут уж черт уткнул морду свою поганую в подушку, рыдает-рыдает, а остановиться не может.
Дмитрий Горчев
Ахиллес и Черепаха
Вот бежит Ахиллес. Не бежит даже, а летит на крылатых своих сандалиях и ничего ещё про свою пятку не догадывается.
Вот он уже пробежал половину апорийской своей дороги, а там еще половина, и ещё, в общем уже не так далеко осталось.
Хотя вроде бы на половине дороги должна была стоять черепаха. Но черепаха, пока он летел на сандалиях, куда-то уползла, старая сука.
Пролетает он еще половину половины, потом половину той половины, там лететь уже незачем, потому что половины всё короче, а старая дура всё ближе и ближе, но всё равно не схватишь.
Заправляет тогда Ахиллес стрелу в свой лук и собирается подбить старую дуру, но стрела отказывается лететь, ибо сначала должна она точно знать — является ли она предметом корпускулярным или же волнообразным? Ей в общем-то похуй — что так, что эдак, но нужно бы как-то определиться.
Черепаха первой доходит до финиша и валится с обрыва в пруд.
Стрела висит где висела и никуда не собирается. Ахиллес на карачках отсчитывает половины половин.
И тут мимо них хуярит идиотское совершенно деревянное буратино, которому вообще всё похуй и не знает оно куда идёт, зачем — кажется покупать неизвестно у кого папе-карле куртку. Но курток тут никто не продаёт, поэтому буратино тоже валится в пруд.
Получает оно там у черепахи золотой ключик, за которым гнался Ахиллес, убивает карабаса, отпирает дверцу и снова превращается в полено.
Столяр Джузеппе опять дарит папе-карло полено, тот делает из него новое буратино, буратино проходит мимо уже издохшего Ахиллеса, про пятку свою так ничего и не выяснившего, и снова валится в пруд. И так навсегда.
А кто выиграл — это опять нихуя не известно.
Буратино и Пиноккио
Пиноккио хотел стать настоящим мальчиком. А Буратино, наоборот, каждый день вбивал в себя один гвоздь, чтобы когда-нибудь стать Железным Дровосеком.
Буратино не умел есть пищу как люди, а Пиноккио умел: придёт он из гостей, откроет дверку у себя на животе — а там всё аккуратно лежит в пакетиках: и первое, и второе, и третье. Только пережёвано всё очень мелко.
