заливает горы и долины змеиным молоком своего коварного великолепия? Тогда, и в трактирах «долгая кружка» не на «длинный час», и разговор, как ни старайся, не выстраивается, потому что каждый, и трезвый, и пьяный, если, конечно, еще помнит себя, спешит домой. Вот и расскажи этим людям о красоте звездного неба, объясни убогим, как чарующе прекрасны, могут быть горные долины, спящие в неверном свете луны, как торжественна бесшумная поступь королевы-ночи! Они ответят — и, вероятно, будут по- своему правы — что боги создали людей, чтобы
Карл достал трубку и, тщательно набив ее загорским табаком, раскурил от щепки с тлеющим на конце малиновым, чуть прикрытым серым пеплом, «живым» угольком.
«Боится тот, кому есть чего бояться», — так говорили старики в Линде. Возможно, что и не зря, потому что, как раз Карл ночи не боялся, хотя из этого и не следовало, что ему ничего не угрожает. Просто страх еще не смог подобрать ключей к его сердцу, только и всего. Он пыхнул трубкой и, подняв взгляд от огня, обвел им спящий лагерь. Люди устали, пережив накануне не легкий день. И то сказать, им привелось стать свидетелями многих чудес, а чудеса, подобно радости и горю, тяжелая ноша для души, и трудная работа для тела. Впрочем, и работы этим людям досталось немало. Пока одни осматривали крепость, которая, впрочем, оказалась пуста, как гнилой орех — И где же, тогда, находилась рукопись Кершгерида, которую читал когда-то в замке Гавриель Меч? — и исследовали горную долину, открывшуюся неожиданно за воротами крепости; другие устраивали лагерь и добывали со дна глубокого колодца воду. Время уходило быстро и незаметно, как та же вода в песок, так что спуститься в ущелье Второй ступени удалось только в ранних сумерках, но и не сделать этого Карл не мог. Он должен был оказаться внизу и найти тело Мышонка теперь же, не откладывая, потому что невыполненный долг хуже колоды каторжника, тяжелее воловьего ярма. А тот долг, что он нес в своем сердце, и сравнить было не с чем. Впрочем, Карл его ни с чем и не сравнивал.
Смеркалось. В ущелье было прохладно и тихо, только ровно и негромко журчала вода, обтекая большие валуны, загромождавшие русло ручья. Вокруг, среди камней и густого кустарника, преддверием наступающей ночи сгустились тени, затопив дно ущелья холодной недвижной тьмой.
— Зажгите факелы, — приказал Карл своим гвардейцам. — Найдите и похороните всех павших.
Он не стал уточнять, кого и как следует хоронить, но не сомневался, что его люди во всем разберутся и без его помощи и не ошибутся в том, в чем разумный человек не ошибается никогда. Сам же Карл знал, что должен делать и куда идти, с того самого момента, когда, миновав короткий, но широкий выводящий туннель, продирался вместе со своими спутниками через стену колючего кустарника, совершенно закрывшего выход в ущелье. Тьма — как будто не прошенная и незваная, но на самом деле покорная теперь даже «невнятно и небрежно» выраженным желаниям Карла — сама метнулась к его глазам, обдав мертвящим холодом и заставив сжаться в моментальном спазме сердце. Впрочем, длилось это свидание не долго, и уже через мгновение Карл смог продолжить путь, так что никто даже и не заметил случившейся заминки. Однако все, что должно, он уже знал, как знал теперь и то, что отныне ему следует быть крайне осмотрительным в своих желаниях, если, разумеется, он не хочет, чтобы Тьма постоянно стояла за его правым плечом.
Вспыхнули факелы, и гвардейцы Августа принялись за свой скорбный труд, а Карл пошел туда, где во мраке, клубившемся среди камней, терпеливо дожидались его прихода кости Леона. Он не стал зажигать огонь, потому что не хотел видеть того, что сделали с Мышонком смерть, время и необузданная жадность диких зверей. Мрак ночи не был абсолютным, и все, что следует, глаза Карла видели и так, но от изучения подробностей, которые и без того были ему известны, он все-таки воздержался. Дойдя до места, он сначала постоял немного в молчании, вспоминая Леона таким, каким знал и каким тот уже навсегда останется в его памяти, затем, прочел шепотом — чтобы не нарушать торжественной тишины, властно приглушившей даже журчание воды в ручье — несколько кратких молитв, из тех, что были в ходу в Ру и Немингене, а потом стал строить могильный холм. Он не спешил, но и не медлил, без остановок и отдыха поднимая и перетаскивая к телу друга обкатанные речной водой валуны и обломки скал. Медленно, но верно вырастала насыпь, темнело небо над головой, стремительно остывал воздух, но Карл не принял предложенной ему Августом помощи, да и не нуждался он ни в чьей помощи. Могильный холм над костями Леона из Ру, полномочного министра и кавалера, Карл должен был насыпать сам. Так он и сделал.
Уже наступила ночь, и на далеком темном небе зажглись холодные глаза звезд, когда Карл завершил, наконец, свой труд, расставил вокруг могилы Леона шесть поминальных факелов, заставивших отступить сплотившуюся, было, тьму, и, принеся положенные жертвы Хозяйке Пределов и Владыке Темных Троп, отправился назад в замок Кершгерида. Он уходил из ущелья последним, хотя, видят боги, Август ни в какую не желал оставлять его здесь одного. Впрочем, и ослушаться приказа Лешак не смог.
Отойдя на несколько шагов от погребальной насыпи, Карл остановился на границе света, отбрасываемого пламенем факелов, мечущимся на окрепшем к ночи ветру, и достал из внутреннего кармана камзола небольшой кожаный футляр. Это была роскошная вещица, сшитая из шагреневой кожи и украшенная золотыми уголками и накладками, но ценность ее состояла не в этом. Это был тот самый футляр с расшифровкой женевского пророчества, о котором рассказал Карлу рефлет Леона. Карл подобрал его, вытянув из глубокой щели между двумя камнями, во время строительства могильной насыпи. Он не искал специально спрятанную Мышонком вещь, а именно подобрал ее между делом, заранее зная о ее местонахождении благодаря непрошенной — или все-таки испрошенной? — услуге Тьмы. Сейчас, когда он остался один, он мог бы достать, наконец, спрятанный в футляре пергамент и прочесть те слова, которые стоили Мышонку жизни. Однако Карл этого не сделал. Сердце подсказывало, что время для такого знания еще не пришло.
«Не теперь», — решил он и, так и не раскрыв, спрятал футляр обратно.
Постояв в тишине ночи еще мгновение, он, уже не медля и не задерживаясь, направился к хитроумно спрятанному в скалах входному туннелю. Одиночество, как и прежде, не тяготило его. И ночь не пугала своими истинными и мнимыми ужасами, однако там, наверху, в разрушенном замке князя Кершгерида, его ждала Дебора, которую, исполняя долг, он снова вынужден был — пусть и не надолго — оставить одну. Дебора ждала его. А еще тайна, скрытая за потайной дверью донжона, и, разумеется, встреча с баном и банессой Трир, которые, как небезосновательно предполагал Карл, должны были вскоре объявиться в замке, если конечно уже не ожидали там его возвращения.
Подъем по длинной — казавшейся в темноте едва ли не бесконечной — спиральной лестнице занял, как и следовало ожидать, немало времени. Но любая дорога когда-нибудь кончается, и любое дело — подходит к концу. Когда Карл поднялся в замок, люди уже успели отужинать и укладывались спать, а костры, разложенные прямо в замковом дворе, неподалеку от колодца, основательно прогорели. Впрочем, все кроме одного. Рядом с этим ярко — и не зря — пылавшим костром, негромко переговариваясь между собой, дожидались Карла Дебора, Валерия и Конрад.
2
«Время», — Карл выбил трубку о камень, спрятал ее в карман, и не торопясь, встал.
У колодца встрепенулся, уловив его движение, часовой — кто-то из людей Георга — но, увидев, что это Карл, сразу успокоился и затих.
«Вот так они все и спят», — усмехнулся про себя Карл, почувствовав, как сбоку от него поднимается с земли Дебора и, видя, как синхронно с ней встает по другую сторону костра Валерия.
«Женщины…»
— Не возражаете, отец, — высокий гортанный голос Валерии разрезал ночь, как острее меча туго натянутый холст палатки. — Если на этот раз с вами пойду и я?
— А что на это скажет мой брат Конрад? — Карл был невозмутим, тем более что чего-то в этом роде давно уже от нее ожидал. Случившееся лишь подтверждало ту бесспорную истину, что хотя пророческим Даром Карл и не обладал, интуиция его была по-прежнему безупречна.
