сияние сразу же немного приблизилось, обретая между делом форму, превращаясь в россыпь искр, наподобие тех, что возникают на границе света и тьмы над горящим ночью костром. Образ этот неожиданно встревожил его не на шутку, потому что за ним — это было очевидно — скрывалось нечто настолько грандиозное, что даже холодный разум Карла пасовал сейчас, не решаясь сделать следующий шаг. Однако начатое дело вершилось уже само по себе. Пригоршня едва тлеющих во мраке искр приблизилась, обрела свой истинный облик, и вот уже в ничем не ограниченном пространстве Мрака летели, рождая свет и объем, шесть игральных костей, выточенных в давние времена из шести первых камней. Бриллиант, рубин, сапфир, изумруд, золотистый топаз и аметист. Шесть костей…
Там, где неслись сейчас сквозь вечность Кости Судьбы, по-видимому, не существовало ни обычного — соразмерного смертным — времени, ни того, что человеческие восприятие и разум могли счесть подобающей такому полету скоростью. Неторопливо вращаясь вдоль случайным образом возникших осей, замедленно «кувыркаясь», огромные, как саманные кирпичи, Кости медленно плыли, едва смещаясь — или не смещаясь вовсе — в пространстве, не обладающем размерностью, которая позволила бы судить об их движении наверняка.
Взгляд Карла непроизвольно остановился на вставшем на угол и как раз в это мгновение заканчивавшим оборот рубине, и не в силах удержаться от этого бессмысленного во всех отношениях жеста, Карл протянул руку во тьму, как будто захотел поймать выпущенное им однажды на волю, но так и оставшееся неизвестным ему самому, желание. Вытянутые пальцы приблизились — во всяком случае, так ему показалось — к неторопливо дрейфующим, рассыпая вокруг себя цветные блики изумительной чистоты, камням. И оказалось, что ему удалось совершить невозможное. Это не было иллюзией, его пальцы и в самом деле вплотную приблизились к Костям Судьбы. Кожу на их кончиках обожгло холодным пламенем, рубин завершил свой медлительный оборот, и средний палец Карла не во сне, а наяву, коснулся кроваво- красного кубика.
Карл ощутил удар, сотрясший не только его тело, но и разум, заставивший вздрогнуть и замереть душу и остановиться сердце.
Глава 4
Капет
1
В глаза ударил ярчайший свет, Карл отшатнулся и замер, инстинктивно смежив веки, из-под которых тут же градом хлынули слезы. Ему потребовалось совершить неимоверное усилие, чтобы снова открыть глаза, но смотреть и видеть мешала соленая влага слез. Впрочем, невыносимый свет уже исчез, и вокруг Карла было сейчас скорее темно, чем светло, да горели в размытой слезами мгле какие-то невнятные огни.
«Свечи?» — спросил себя Карл, одновременно пытаясь понять, что с ним произошло и где он, собственно, находится. Однако сосредоточиться на поиске ответов на эти простые вопросы ему не удалось.
— Со слов его императорского величества божественного Дмитрия, — неожиданно услышал он скрипучий старческий голос. — В присутствии трех положенных свидетелей, собственноручные подписи которых и печати подтверждают подлинность и законную силу сего документа, записал Первый Нотарий Городской Общины Цэйра Александр Ной и большую печать гильдии Нотариев к сему приложил.
Внезапно, как будто скребущий по сердцу голос этот был способен прояснять зрение, влажная пелена упала с глаз Карла, и он увидел, что тревожные огни, которые он заметил с самого начала, и в самом деле, являлись множеством зажженных свечей. Теперь, когда взгляд Карла очистился, ему стало понятно, что находится он в просторном, изрядно обветшавшем, но, тем не менее, все еще роскошном спальном покое. Между тем, комнату эту он хорошо помнил и узнал ее сразу, хотя и не мог сейчас с определенностью сказать, как здесь теперь очутился. Однако, так или иначе, одно Карл знал наверняка, он не был здесь очень-очень давно.
2
— Глаза, — задумчиво сказал Гавриель, откидываясь на спинку кресла. В голосе его звучало приглушенное воспитанием и самодисциплиной восхищение. — Все дело в глазах, Карл. Впрочем, я думаю, ты это понимаешь не хуже меня.
— Разумеется, — согласился с маршалом Карл, раскуривая, между тем, свою глиняную трубочку и размышляя над тем, что оба они, по-видимому, споткнулись об один и тот же предмет. — Разумеется, глаза.
«Глаза…»
— Я писал их множество раз, — Гавриель грустно улыбнулся, как бы заранее, раньше, чем будут произнесены разъясняющие вводную фразу слова, признавая свое поражение. — Но мне не дается это сияющее золото, вот в чем дело.
— Мед, — предположил Карл. — Такой, знаешь ли, золотисто-красный, как в предгорьях Высоких гор, в солнечный день…
Он представил себе этот мед, стекающий из кувшина в плоскую глиняную миску медлительной плавной струёй, пронизанной лучами встающего из-за гор солнца, и почувствовал бессилие перед неисчерпаемым великолепием природы, которое никому не дано отобразить на холсте.
— Гаранс[16] и золото? Может быть, флорианская желтая[17]?… — он перепробовал все эти пигменты, но результат неизменно не соответствовал ожиданиям. — Кармин[18] и янтарь?
— Возможно, — кивнул Гавриель и, подняв глаза, с интересом посмотрел на Карла. — Значит, ты тоже пытался… Я исследовал все возможные сочетания, Карл. Красный краплак с серной кислотой[19]… красный кадмий… — он говорил медленно, явным образом погрузившись в свои воспоминания. — Но ты же знаешь, краплаки выцветают, особенно золотисто-розовый. Флорианская желтая тоже. Впрочем, на масле…
— Она вам нравится, Гавриель? — в голосе Эф, устроившегося, как всегда, когда они собирались втроем, чуть в стороне, звучала растерянность. Он ничего, бедный, не понимал, к тому же сегодня ему приходилось делить сундук, поставленный у окна, с Еленой, обильные прелести которой рвались на волю из тесного плена узковатого для такой женщины платья, синего, отделанного белыми кружевами. Девушку разговор не интересовал вообще. Она его просто не понимала, и оживилась на мгновение только при последней реплике Горца. Елена была слишком тупа и необразованна, но Карл ценил ее не за ум. Она была чудной моделью и изобретательной любовницей, этого было вполне достаточно.
— Она вам нравится, Гавриель? — судя по всему, Эф тоже ничего не понял. Его никогда не знавшая покоя ревность не ведала границ.
— О, да, — усмехнулся Гавриель и снисходительно посмотрел на юношу. — А тебе, Эф, стало быть, нет?
— Она моя императрица, — коротко, но с внезапно прорвавшейся в голосе злобой, выдохнул Эфраим.
— Разумеется, — снова, но уже несколько иначе улыбнулся Гавриель. — Разумеется, она
